Я подошел к стулу. «Гуля…»
«В Намангане создан профсоюз мусульманских женщин — ткачих и прядильщиц. Председателем союза…»
«Гуля, пойдем домой!»
«…избрана Тафахам Ахмат Хан-гизи, товарищем председателя…»
«Гуля, ты меня слышишь?»
«…Орнамуш Мигдуск Уганова».
«Гуля!»
«Все члены президиума — неграмотные».
Крык. Желтый обрывок падал на меня сверху.
«Гуля, зачем ты это делаешь?»
Она смотрела на меня сверху. На меня и на пыльную девочку.
Скомкала остатки газеты.
«Я боялась».
Газетный комочек выпал из ее рук.
Покатился по полу.
«Чего ты боялась, Гуля?»
«Посмотри… Нет, вот сюда. Это же наш ребенок».
Она показывала на девочку с золотистым веником.
«Дочка, обними своего папу».
«Гуля!»
Девочка поднялась и отряхнула китайское платье: «Мой папа на кладбище заслуженный артист».
«Заслуженный артист!» — восхищенно повторила Гуля.
Я уложил ее на железную кровать и накрыл одеялом.
Гуля спала. Лоб был горячим.
Девочка с веником следила за моими руками. Она хотела что-то сказать, но потом быстро, с детским остервенением обняла меня. И выбежала из комнаты.
«Уведи их! — кричал Яков. — Маленькими были, ты от меня их прятала, а теперь бери и ешь их обратно».
«Прятала? — откликалась тетя Клава откуда-то с крыши. — Когда я тебе их маленькими тогда привела, ты что с ними устроил, а?»
«С ними в гражданскую войну играл».
С крыши сыпались комки сгнивших виноградных листьев вперемешку с землей. Скелетик виноградной грозди. Еще один.
Собака, поиграв с гнилыми листьями, подошла к Якову. Яков плюнул.
«И собаку эту уведи! Я ее сейчас побью… Слышишь, я уже ее бью. Клава! Ну убери ты их, твой дом будет, твой. Клянусь тебе!».
И почему-то подмигнул мне.
«Уходим, уходим, — говорила тетя Клава, спускаясь с крыши по лестнице. Ее бедра покачивались над двором, как колокол. — И не надо собаку бить, собака больших денег стоит».
«А шашлык?» — разочарованно спрашивали дети.
«Дома шашлык!»
Подростки вздыхали и вытирали руки.
Я искал глазами девочку с веником.
Около валявшейся гармоники сидела собака и отбрасывала длинную тень.
Я закрыл глаза. Точно такая же собака могла сидеть на месте расправы Мадамин-бека с пленными. Именно такая собака. Может, только та не понимала команд на русском языке. Сидеть! Лежать! За годы советской власти в Средней Азии количество собак, понимающих русские команды, значительно возросло. А теперь их все меньше. На горизонте маячит тень последней собаки, понимающей «Сидеть!». Старой, бредущей куда-то собаки с пушкинскими бакенбардами.
