Ощущение было приятным — эта насыщенность, стекающая с него, прокладывающая дорожку через соль. Властная. Властная и Богом данная.
Он поднес мокрые пальцы к губам, поцеловал костяшки и повернул налево, к боковому приделу. Подойдя к алтарю святой Матильды с его скромным алтарным покровом и прикрытой атласными занавесками исповедальной кабинкой, пристроенной сбоку, он преклонил колена, второй раз перекрестился и сел на одну из четырех предназначенных для пришедших покаяться скамеечек. Он находился там один. Ему был слышен шепот, доносящийся из-за занавески исповедальни, видны толстые лодыжки, приспущенные чулки и массивные коричневые туфли. Теперь недолго, подумал он, отодвинув коврик и опускаясь коленями на каменный пол. Закрыв глаза и сложив руки, он склонил голову в молитве.
Из всех известных ему церквей эта была любимой — с узким нефом спокойная каменная базилика в нескольких кварталах от порта Касиса. Какое одухотворенное покойное место, всегда думал он. Какое славное, мирное убежище. Колонны с фасками, уходящие в паутину простого ребристого свода, каменные полы, отполированные и блестящие, неподвижный, застоявшийся воздух, пронизанный ароматом коптящих свечей, горячего воска и ладана. Он мог сидеть там часами и делал это, когда Рэссак поручал ему что-то по-настоящему плохое, что-то глубоко проникающее и сжимающее душу.
Кушо знал — проблема в том, что он не в силах что-либо с этим поделать. Когда Рэссак чего-то хотел, он ощущал лишь внезапный порыв исполнить, давящее, необоримое желание подчиниться и угодить. Везде, кроме этого места, где колени обжигал холод каменных плит. Здесь есть сила отказать хозяину, есть воля противостоять искушению. Здесь холодная вера и крепость. И всегда, когда он вновь выходил на солнечный свет, в нем возникала горячая решимость изменить жизнь.
Освобождение. В работе, которой занимался Кушо, ничего подобного не было. Все дело в том, что его решимость, похоже, никогда не сохраняется дольше нескольких дней — лишь до того момента, как Рэссак позовет его, скажет, что надо, и все начинается сначала.
Колыхнувшись пропахшим мускусом атласом и затрещав деревянными кольцами, занавески исповедальни раздвинулись, и Кушо услышал, как на каменных плитах раздался приглушенный звук шагов старой женщины. С шарфом на голове, она тяжело опустилась на скамейку напротив него и принялась перебирать четки.
Момент пришел. Поднявшись на ноги и ощущая боль в коленях, Кушо сделал шаг от скамейки к исповедальне. Задвинув за собой занавески — обшитое панелями пространство еще хранило оставшийся от старухи запах лаванды, — он устроился в темноте. С сухим щелчком открылось оконце. Он набрал в грудь воздуха, поцеловал пальцы и заговорил:
