Пьеротен знал о новых веяниях, которые после заключения мира внесли переворот в его промысел, и не хотел отставать от века. Поэтому с наступлением тепла он все чаще поговаривал о большой карете, заказанной им фирме Фарри, Брейльман и K°, лучшим тогдашним каретникам; необходимость эта вызывалась все увеличивающимся наплывом пассажиров. Движимое имущество Пьеротена заключалось в ту пору в двух каретах. Одна, которой он пользовался зимой и которую предъявлял податным инспекторам, досталась ему от отца и недалеко ушла от «кукушки». Карета эта была пузатая, благодаря чему в ней умещалось шесть пассажиров на двух скамейках, твердых как железо, хотя и обитых дешевым желтым плюшем. Скамейки отделялись одна от другой деревянной перекладиной, которую можно было по желанию вынимать и вставлять обратно в пазы, сделанные на внутренних стенках кареты на высоте спины. Эта коварная перекладина, для виду тоже обитая плюшем и величаемая Пьеротеном спинкой, приводила пассажиров в уныние, потому что снимать и водворять ее обратно было очень трудно. Но если было сущей мукой переставлять перекладину, то еще большей мукой было, когда она подпирала вам спину. Если же ее не трогали с места, она мешала входу и выходу, представляя особое затруднение для женщин. Хотя на каждой скамейке этого неуклюжего двухколесного экипажа полагалось сидеть только трем пассажирам, часто их набивалось в карету, как сельдей в бочку, и на обеих скамейках умещалось тогда восемь человек. Пьеротен утверждал, будто седокам так куда удобнее, потому что они крепко-накрепко втиснуты в карету; когда же пассажиров сидит по три на скамье, они то и дело стукаются друг о дружку, а при сильных толчках на ухабистой дороге могут пострадать их шляпы, ударившись о верх экипажа. На передке имелись широкие деревянные козлы, предназначенные для Пьеротена; рядом с ним могло усесться еще три пассажира: таких пассажиров, как известно, называют «зайцами». Случалось, что Пьеротен брал на козлы и четырех «зайцев», а сам тогда примащивался сбоку на чем-то вроде ящика, приделанного снизу к кузову и наполненного соломой или такими посылками, в которые «зайцы» могли без опаски упираться ногами. По верху кузова, выкрашенного в желтый цвет, шла ярко-синяя полоса, на которой серебристо-белыми буквами значилось с обеих сторон кареты: «Лиль-Адан — Париж», а сзади: «Лиль-аданская контора». Наши потомки очень ошибутся, если подумают, что эта карета перевозила никак не больше тринадцати пассажиров, вместе с Пьеротеном; в исключительных случаях она вмещала еще троих в квадратном отделении, покрытом брезентом и предназначенном для чемоданов, ящиков и посылок; но предусмотрительный Пьеротен пускал туда только постоянных клиентов, да и то проехав городскую заставу. Обитателям «курятника», как прозвали возницы эту часть экипажа, приходилось вылезать перед каждой деревней, где стоял полицейский пост. Перегрузка, воспрещенная законом, заботящимся о безопасности пассажиров, бывала в таких случаях слишком явной, и полицейские, хоть и водившие дружбу с Пьеротеном, никак не могли бы увильнуть от составления протокола на такое нарушение правил. Случалось, что в субботу вечером или в понедельник утром колымага Пьеротена доставляла по назначению и пятнадцать пассажиров, но в таких случаях он давал в подмогу своей большой престарелой кляче, по имени Рыжий, помощницу: лошадку ростом с пони, которую он превозносил до небес. Эта кобылка, прозванная Козочкой, ела мало, бежала резво, не зная устали, и Пьеротен ценил ее на вес золота.
