— Не говоря о том, что места уже оплачены, — лукаво заметил Мистигри.
— А мне это как раз на руку, — продолжал Пьеротен, — ведь вы, дядюшка Леже, знаете мою прекрасную новую карету, за которую я дал задаток две тысячи франков. Так вот, этим канальям каретникам нужно завтра отвалить еще две с половиной тысячи; они не желают брать полторы тысячи наличными и вексель на тысячу, сроком на два месяца! Разбойники требуют, чтобы я сразу выложил им все чистоганом! Разве не бессовестно так драть с человека, который ездит вот уже восемь лет, с отца семейства! Ведь они меня по миру пустят! Я могу потерять все — и деньги и экипаж, если не раздобуду какую-то несчастную тысячу. Но-о! Козочка! Уверяю вас, они не посмели бы проделать такую штуку с владельцем большого заведения.
— Что ж, — отозвался ученик, — без монет, так без карет!
— Вам осталось раздобыть всего восемьсот франков, — сказал граф, усматривая в этих жалобах, обращенных к дядюшке Леже, переводный вексель на себя.
— Это-то верно, — пробормотал Пьеротен, — Эй! Эй! Рыжий!
— Вам, наверно, в Венеции довелось видеть прекрасную роспись? — снова заговорил граф, обращаясь к Шиннеру.
— Я слишком был влюблен и ни на что не обращал внимания; тогда все это мне казалось пустяками. А вместе с тем я должен был бы, кажется, навсегда излечиться от любви, потому что именно на венецианской земле, в Далмации, я получил жестокий урок.
— Можно полюбопытствовать, какой? — спросил Жорж. — Я знаю Далмацию.
— Ну, если вы там бывали, вам, должно быть, известно, что в глухих уголках Адриатического побережья полным-полно старых пиратов, морских разбойников, корсаров на покое, которых не успели повесить, и…
— Ускоков,[32] — докончил Жорж.
Услышав это название, граф, некогда ездивший по приказу Наполеона в Иллирийские провинции, настолько был удивлен, что даже повернул голову.
— Я был… ну, в том городе, как его… он еще славится мараскином, — сказал Шиннер, притворяясь, будто не может вспомнить название.
— В Заре! — подсказал Жорж. — Я там тоже бывал. Это на побережье.
— Совершенно верно, — продолжал художник. — Я отправился туда, чтобы изучить местность, я обожаю ландшафты. Мне уже раз двадцать хотелось приступить к пейзажу, никем, по-моему, не понятому, кроме Мистигри, который со временем станет вторым Гоббемой, Рюисдалем, Клодом Лорреном, Пуссеном и другими.
— Если он станет хоть одним из них, и то хорошо! — воскликнул граф.
— Не прерывайте ежеминутно, сударь, — сказал Оскар, — иначе мы не доберемся до сути.
