Дервиль сразу заметил, что полковник впал в глубочайшее уныние, и участливо обратился к нему:
— Мужайтесь, дело, несомненно, будет решено в вашу пользу. Теперь скажите: можете ли вы целиком положиться на меня, слепо повиноваться тому, что я сочту для вас наилучшим?
— Поступайте, как знаете, — ответил Шабер.
— Хорошо, но согласны ли вы предать в мои руки вашу судьбу целиком, как человек, идущий на смерть?
— А что, если я навсегда останусь без общественного положения, без имени? Разве я перенесу это?
— Я смотрю на дело иначе, — возразил поверенный. — Мы придем к полюбовному соглашению и уничтожим акт о вашей смерти и акт о вашем браке, дабы вы могли восстановить свои права. С помощью связей графа Ферро вам удастся исходатайствовать зачисление в списки армии с генеральским чином, и я не сомневаюсь, что вы добьетесь пенсии.
— Действуйте, — произнес Шабер, — я полагаюсь на вас.
— Я пришлю вам на подпись доверенность, — сказал Дервиль. — Прощайте, не падайте духом! Если вам понадобятся деньги, можете рассчитывать на меня.
Шабер с чувством пожал руку Дервилю; он так обессилел, что не мог проводить своего гостя и, прислонившись к стене, молча следил за ним взглядом. Как и все люди, не искушенные в тонкостях правосудия, он страшился этой непредвиденной борьбы.
Во время этой беседы из-за столба у ворот несколько раз выглядывал какой-то человек, — он, очевидно, поджидал на улице Дервиля и, действительно, окликнул его. Это был старик в синей куртке, в белых сборчатых штанах, вроде тех, какие обычно носят пивовары, и в меховом картузике. Его худое, морщинистое лицо имело какой-то бурый оттенок, но на скулах был смуглый румянец от тяжелого труда и постоянного пребывания на воздухе.
— Прошу прощения, сударь, что осмелился заговорить с вами, — обратился он к Дервилю, коснувшись его локтя, — но я вижу, что вы друг нашего генерала.
— Ну и что ж? — сказал Дервиль. — Почему это вы заинтересовались им? Да кто вы такой? — подозрительно спросил поверенный.
— Я Луи Верньо, — ответил тот. — Мне надо сказать вам несколько слов.
— Значит, это вы поместили графа Шабера в такую дыру?
— Извините, прошу прощения, сударь, это наша самая лучшая комната. Да будь у меня одно-единственное помещение, я все равно его отдал бы ему. Сам спал бы в конюшне. Человеку, перенесшему такие муки, да который к тому ж еще учит моих ребят грамоте, генералу, египтянину, первому лейтенанту, под началом которого я служил… Подумать только! Я устроил его у себя как только мог лучше. Я делил с ним все, что у меня было. Конечно, это не бог весть что: молоко, хлеб, яйца… Ничего не поделаешь, на войне по-военному… Поверьте, я от чистого сердца! Только он нас обидел…
