Ждали прибытия Штауффенберга, Хефтена и Штиффа, звонок из Рангсдорфа — в трубку кричал Хефтен — всех удивил: прибывшие из Ставки не нашли поджидавшего их «мерседеса», и где машина — никто не знал! («Олухи!») Послали другую, причем Штиффа в самолете не оказалось, он остался в Ставке — на растерзание, потому что любой установит, что в портфеле его — следы взрывчатки. Еще до приезда Хефтена и Штауффенберга охране здания дано жесточайшее указание полковника Квирнгейма: перекрыть все входы и выходы, никого к министерству не подпускать, войскам СС оказывать жесточайшее сопротивление.
Приказ Мерца фон Квирнгейма поубавил Крюгелю прыти. Он понуро опустился на стул перед курившим в кресле Ростовым. Предложил бежать, пока не поздно, еще можно беспрепятственно покинуть здание через главный вход, там ждут Штауффенберга и Хефтена, через него впускают вызванных Ольбрихтом офицеров, к тому же вот-вот прибудет Вицлебен. Пока же по коридору шатаются людишки, которые не знают, как вставлять магазин в автомат. Одного малахольного типа он опознал: Фриц Дитлов фон Шуленбург — тот, что совещался на Тицианштрассе 16 июля.
— Господин полковник, — жалко произнес Крюгель, — в демянском котле я стал мудрым, так позвольте дать вам совет и себе заодно: пора отходить под натиском превосходящих сил неприятеля. Короче, чего нам ждать, когда и так все ясно?
— Не все ясно. Не все.
Ясность наступила с приездом Штауффенберга, разъяренного тем, что армия бездействует. Гитлер мертв — орал он на весь этаж, и ему начинали верить. (Уши Крюгеля стояли торчком.) Но выяснилось обстоятельство, многое сказавшее Ростову. Совещание в Ставке из-за визита Муссолини началось на полчаса раньше, не в 13.00, а в 12.30, и не в бункере, а в летнем павильоне; взрыв наблюдали спешно покидавшие Ставку Хефтен и Штауффенберг, в самолет они сели сразу после 13.00. Следовательно, взрыв произошел где-то около 12.40, и тогда разговор Гитлера с Геббельсом мог в 13.00 состояться. Гитлер жив, что бы ни утверждал Штауффенберг. Вся убойная и ударная сила взрыва ушла на разброс дощатых стен.
— Вот теперь все ясно. Он жив, — сказал Ростов, и Крюгелю пришлось вернуть полковнику «вальтер». Ефрейтор сделал движение к двери, приглашая Ростова вместе с ним уходить, скрываться, исчезать, но тот покачал головой, отказываясь.
— Еще не опущен занавес, — сказал он. — Грешно покидать такой спектакль, слишком дорого достались билеты в этот театр. — В нем звучал «Парсифаль», он чувствовал: ноги его обрели прыгучесть, он скоро нырнет — в бездну, он взлетит — к небу. — И тебе, Крюгель, рано уходить. Мало того, что ты русский шпион. Ты еще и доложишь русским в плену, как храбрые немецкие офицеры сражались… неизвестно с кем и неизвестно за что. За такие ценные сведения тебя поощрят. Тебя будут вкусно кормить, тебе будут давать на ночь советскую блокляйтершу, не знаю уж, как ее зовут… Может, напомнишь?
