Неужто — «Пс-ст!»
5 июля 1944 года, уже позднее утро, плед спускается к больной ноге, подогревая ее. Восточный фронт трещит, Западный еще держится, авиация англосаксов безнаказанно и безжалостно уничтожает все, что сотворил народ Германии, а ворвутся русские — и нация опустится на колени, умоляя победителей: детей пощадите!
К полудню того же 5 июля ни одного ответа ни на один вопрос, тревоживший «господ-товарищей», получено не было, и следующие сутки ясности не прибавили, да и смешно надеяться на вынужденные или добродушные признания тех, кто все знает по роду службы или посвящен в ответы случайными оговорками хранителей тайн. А знать надо, и как можно быстрее найти вертлявую девчонку, которая ухитряется спать со всеми, кто хочет добра Германии. В ноябре 1943-го первая встреча с нею, в бомбоубежище, красотка поразила его тогда запахом парижских духов и тычком кулачка в бок: «Старина, жизнь продолжается! Давай выкладывай, что ты мне припас, а что у меня есть — так сам видишь!» Полу плащика отмахнула и приняла позу для броска на шею. Сущее проклятие: в четырнадцать лет совратила его дочка пастора, девочка с такими же ухватками, — и повелось, только на таких стал падать («А ну, навались!»). Аннелора не в счет, брак готовился отцами, расчетливо, старики с арифмометрами сидели ночами, выгадывая, предвосхищая и предвидя все — кроме бомбежки в Гамбурге.
Искать, искать эту девчонку! Вперед, в «Адлон»! Там отыщутся следы игривой девчонки, он найдет ее, он снимет тяжесть с себя, потому что все знать о заговоре (а он узнает почти все!) и таить знания, ни с кем этой ценностью не делясь, — невозможно, ради чего тогда раздуты бредовые откровения психа, который явно из Берлина? Того, кто якобы видел на носилках Аннелору? Какими наводящими вопросами узнать в «Адлоне» о психе этом? Как подобраться к кельнеру, который, возможно, и девчонку-то не помнит?
Знаменитый на всю Европу отель как стоял, так и стоит. Швейцар (ливрея, рост, благообразие) почти довоенного образца и уж точно похож на того, кто распахнул перед ним и Аннелорой двери два года назад и в то же послеполуденное время. Все тот же зал, все те же люди, оркестра нет, но и два года назад скрипача и флейтиста оркестром не назовешь. Близость двух именитых и представительных улиц чувствовалась, налет официальности в одежде, за столиками улыбались, но не смеялись, генералы вели себя достойно, не в стиле офицерского казино, раскаты громового смеха — это в заведениях на Курфюрстендамм. Цены такие, что официантам стыдно требовать талоны на мясо и крупы; полковник рассматривал ресторанную челядь, ни на одном мужчине не задерживая взгляда. Почти все кельнеры в непризывном возрасте, а те, что выглядят здоровяками, прошли уже фронты и госпитали, их не выгребла отсюда тотальная послесталинградская мобилизация. Кто они вообще, эти кельнеры? У них, в «Адлоне», своя иерархия: одни проникаются духом уверенных и богатых клиентов, другие начинают их ненавидеть; всюду попытка маленького человека играть в большую политику. Дань времени: два ресторанных завсегдатая, которым не мешало бы побриться да галстук сменить; спекулянты, судя по манерам; на них неодобрительно посматривал скромно сидевший у стены человек, которого надо бы назвать обер-кельнером, но — староват для столь высокого звания, и позиция его в ресторанном зале похожа на наблюдательный пост; предположительно, старик обслуживал здесь столики еще до войны, еще в год, когда после училища Ростов устраивал шумные кутежи, куролесил и в «Адлоне», где самые дорогие номера и лучшая жратва Германии; гестапо не могло не пользовать обер-кельнера, очень уж выгодное место и очень полезные глаза, однако таким выжатым казался старик, таким изможденным, что, пожалуй, тайная государственная полиция часть обязанностей своих переложила на более надежные молодые глаза и руки… Сейчас ему за шестьдесят, и когда встал, когда прошествовал в холл — обнаружился какой-то дефект в походке, следы старого ранения, что ли, хотя возможно и явление, которое Зауэрбрух растолковывал Ростову на его же собственной ране: штырь из его кости давно извлечен, на ногу влиять не может, однако мозг этот штырь будет помнить еще с десяток лет.
