— Нужно перевязать, чтобы не повредил сам себе, — сказала Золотинка каким-то образом очутившейся рядом Любе, — и ради бога, дайте ему пить.
Подол изуродованного, куцего платья, колени, живот — все было в бурой грязи, потому что Золотинка встала из лужи крови. Она передала мальчишку Любе и пошла дальше на поиски живых — наклоняясь, чтобы ощупывать руки, губы, приподнимать сомкнутые веки и слушать сердца. Теперь она останавливала кровь и затягивала раны почти сразу, немногим больше времени потребовалось бы ей, чтобы зашить распоротый шов нитками. Залеченных Золотинка передавала помощникам, которые у нее объявились неведомо откуда и как — Золотинка не понимала этого, как не сознавала ничего вообще, кроме остановившихся зрачков, едва ощутимого тока крови в жилах, кроме помертвевших уст, страшно располовиненных членов. И так она обошла десятки людей, спасая не считанные жизни…
Когда наткнулась на Тучку. Перевернула его на спину — кто-то помог ей в этом — и нащупала запястье. Рука Тучки похолодела и жилы не бились. Она приподняла веки — зрачки застыли. Она расстегнула на груди одежду и припала…
Потом она села наземь.
Тучка глядел презрительно прищуренным глазом. А другой оставался закрыт. Тучка. Неподвижный, немой и строгий. Словно бы и там, за чертой смерти, знал он и помнил о несправедливых подозрениях дочери, которые отравили его последние дни.
Ни во что Тучка не обратился после смерти — он не был оборотнем. Ничего ужасного с ним не произошло, кроме опять же — смерти.
— Но он же мертв, — сказал кто-то.
— Да-да, — согласилась Золотинка. Ее не оставили в покое, и она поднялась, потому что люди еще жили.
Покалеченных и недужных перенесли в крепость и уложили на деревянном полу большого темного покоя. Здесь среди удушливых запахов крови Золотинка оставалась до глубокой ночи. Она спотыкалась от усталости, когда Люба увела ее, наконец, спать.
Утром было условленно перемирие, чтобы убрать тела. Скоморохи похоронили Тучку и Галича на склоне крепостного холма. Мессалонов свалили в одну большую яму, а курники хоронили своих поодаль в другой большой яме. Их яма была немногим меньше нашей.
Завернувшись в плащ, Золотинка стояла у могилы Тучки, пока на стенах крепости не заиграла труба. Она была последней, кто вошел в ворота, — решетка за спиной упала, как рявкнула.
Однако к Рукосилу ее пустили не сразу.
Смазливый юноша с тонкими, опасно заостренными усиками, оглядел поношенный Золотинкин плащ, который достался ей от Лепеля, и с развязной свободой розовощекого красавца потрогал стриженную Золотинкину шерстку. Он назвал девушку цыпкой. Ушел, а потом вернулся с известием, что конюшенный боярин Рукосил просит царевну Жулиету обождать. Опасно заостренные усики как будто бы не притупились, однако на этот раз розовощекий юноша не подобрал для Золотинки ни одного уменьшительного имени, хотя в запасе у него имелись, разумеется, еще и крошки, и лапки, и зайчики и множество других незначительных по размеру существ.
