ды переходитъ на сторону Самозванца. На московской площади раздается крикъ:
"Народъ! народъ! въ Кремль! въ царскія палаты!
Ступай вязать Борисова щенка!"
Народъ(несется толпою)
"Вязать! топить! Да здравствуегь Димитрій!
Да гибнетъ родъ Бориса Годунова!"
Отношеніе народа къ вѣсти объ убіеніи дѣтей Бориса.
Этимъ могла бы закончиться драма. Мы узнали судьбу Бориса до конца. Но поэтъ даетъ еще одну заключительную сцену. Марія и Ѳедоръ Годуновы убиты сторонниками самозванца. Мосальскій объявляетъ: "Народъ! Марія Годунова и сынъ ея Ѳеодоръ отравили себя ядомъ. Мы видѣлв мертвые трупы". Народъ въ ужасѣ молчитъ. "Что же вы молчите? — продолжаетъ Мосальскій. — Кричите: "да здравствуетъ царь Дмитрій Ивановичъ!" Народъ безмолвствуетъ". Извѣстно, что первоначально заключеніе пьесы было иное, — въ рукописи пьеса оканчивается народнымъ возгласомъ: "Да здравствуетъ царь Дмитрій Ивановичъ!" На какомъ бы изъ этихъ двухъ варіантовъ мы ни остановилвсь, сущность дѣла не мѣняется. Крикъ народа, который передъ тѣмъ "въ ужасѣ молчалъ", не указываетъ, конечно, на перемѣну настроенія народной массы, — за этимъ вынужденнымъ крикомъ кроется все тотъ же ужасъ, на который указываетъ и "народное безмолвіе". Этотъ ужасъ, это безмолвіе — нѣмой приговоръ самозванцу… "Народъ въ ужасѣ молчитъ". Это молчаніе могло быть прервано развѣ рѣчью какого-нибудь юродиваго, который напомнилъ бы новому царю объ убійствѣ Борисова сына, какъ напомнилъ онъ Борису о гибели Дмитрія… Приговоръ надъ самозванцемъ уже составленъ. Наступитъ день, приговоръ войдетъ въ законную силу и будетъ объявленъ въ окончательной формѣ" (Ждановъ).
Вставные эпизоды.
Вставными эпизодами въ это основное содержаніе драмы являются сцены: "Корчма на литовской границѣ", сцены, гдѣ дѣйствуетъ Самозванецъ и Марина (Краковъ, домъ Вишневецкаго. Замокъ воеводы Мнишка вь Самборѣ. Сцена y фонтана. Граница Литовская. Равнина близъ Новгорода-Сѣверскаго. Сѣвскъ. Лѣсъ). Всѣ эти второстепенныя сцены нужвы были Пушкину для обрисовки Самозванца, но онѣ совершенно излишни для развитія основной интриги.
Борисъ, какь человѣкъ.
Отмѣтивъ въ душѣ Бориса главную черту — "честолюбіе", Пушкинъ, слѣдуя за романтиками-драматургами, не ограничился этой одной чертой, — онъ далъ всестороннее освѣщеніе его души, обрисовавъ его, какъ человѣка вообще и какъ правителя.
Борисъ, какъ человѣкъ — истинно-драматическое лицо, потому что доброе и злое просто и правдиво перемѣшались въ его сердцѣ: онъ — не односторонній псевдоклассическій злодѣй, и не романтическій, съ присущей ему красивой позой, — онъ просто несчастный человѣкъ, котораго только страсть и случай толкнули на преступленіе. Онъ возбуждаетъ въ насъ жалость потому, что въ немъ много добраго: съ того дня, какъ онъ совершилъ преступленіе, — совѣсть его мучитъ; эта страшная душевная борьба свидѣтельствуетъ о неиспорченности его натуры, о томъ, что преступленіе свое онъ искупаетъ въ теченіе многихъ лѣтъ… И этотъ медленный мучительвый самосудъ обезоруживаетъ всякаго, кто хотѣлъ бы строго отнестись къ Борису, какъ къ преступнику. Кромѣ того, всякаго подкупаетъ сердечность его въ отношеніяхъ къ народу, къ своей семьѣ.
