Если бы меня попросили опознать парня, я не стал бы врать органам. Но меня не спросили. А сам я лезть не стал. Между тем лежащего на носилках я узнал.
Я узнал его сразу, в первую же секунду, как заглянул в раскрывшиеся двери лифта. Для этого мне даже не понадобилось долго вглядываться в его перемазанное кровью лицо. Хватило и того, что я увидел дегенеративный бритый череп, борцовскую шею, а на физиономии — лиловый синяк.
«Все! Мы его увозим», — махнул рукой доктор из «скорой» и пошел выбрасывать окровавленные тампоны. Санитары подхватили носилки и затрусили вниз по лестнице. Доктор вполголоса переговорил с группой мужчин в штатском, пожал плечами и с недовольным видом направился вслед за санитарами.
Я оторвался от стены, догнал доктора и улыбнулся ему:
— Моя фамилия Стогов. Я журналист. Вот удостоверение. Как он? В смысле… серьезно его? Будет ли жить?
У доктора был добрый взгляд, который он прятал за толстыми стеклами очков. Кроме взгляда, ничего доброго в докторе не было.
— Две пули в живот. Если с таким и живут, то хреново… Внутреннее кровотечение.
— Куда вы его? В Военно-медицинскую академию?
— Зачем вам это?
— А зачем вам это скрывать?
— Мне-то что? Понимаете, я же врач.
— Понимаю.
— То есть для меня главное, чтобы больной был здоров, понимаете? А кто уж он там — какая разница?
Ничего я не понимал, но настаивать не стал. Врач побежал догонять носилки. Я подошел к капитану, велевшему мне не отлучаться.
— Слушайте, офицер, я вам все еще нужен?
— Ты у нас кто?
— Я у вас Стогов. Я первым нашел этого парня.
— Пока не уходи. Можешь понадобиться.
— Извините, а когда именно я могу понадобиться?
— Сказано тебе стоять — значит, стой.
— А если не буду?
— Ты тупой?
— Нет. Я усталый и голодный.
— Если уйдешь, дам твои приметы. Как основного подозреваемого. И ты увидишь свою физиономию напечатанной в газете.
— Знали бы вы, офицер, сколько раз я видел свою физиономию напечатанной в газете.
Я повернулся к капитану спиной и начал спускаться по лестнице. Чтобы он не очень расстраивался, на прощанье я сказал, что буду в буфете.
В буфете было пусто. Это было хорошо. За стойкой ерзала буфетчица. Она не знала, что происходит снаружи, и ей было интересно это узнать.
У буфетчицы были пухлые губы и высокие скулы. В журнале «GQ» я читал, что данные признаки выдают чувственность женщин. Осокин, имевший с буфетчицей роман (Осокин имел романы абсолютно со всеми известными мне женщинами), говорил, что «GQ» в данном случае прав.
