У одной подворотни прохлаждался лакей. Не говорите мне об этих типах. Я ненавижу их больше, чем богачей. Они занимаются самым подлым ремеслом; даже не ремеслом: богачи пользуются ими, как я пользуюсь стулом или сапожною щеткою. И они мнят о себе что-то! Никто не окажет вам столь дурного приема, как такая помятая рожа, которая только что вынесла ночной горшок.
Прежде чем стать грузчиком, я занимался слесарной работой. Однажды мне предстояло сделать установку в богатом квартале. Я знал этаж. Поэтому я ничего не спросил внизу и поднялся по первой попавшейся лестнице. Я долго не забуду вида лакея, который открыл мне. Он смерил меня взглядом. Потом оставался безмолвным в течение целой минуты, наморщив брови и скривив рожу: до такой степени мое появление казалось ему невероятным, чудовищным. Он озирался по сторонам, как будто отыскивая щипцы, которыми можно было бы убрать меня с половика и швырнуть в клетку подъемной машины.
— Здесь живет мадам такая-то?
Он разжимает губы.
— Почему же вы не поднялись по черной лестнице? Вас не следовало бы впускать отсюда… Ну, так и быть!
Ах, это пожатие плечами! Этот вздох!
Наш лакей у подворотни уже строил подобающую рожу. Он, вероятно, принимал нас за артель мостильщиков или проводчиков газа. Но он был живо выведен из заблуждения.
— Эй, Жозеф!
— Здорово, толстяк!
— Как ты красив с твоими колбасками!
— Если ты наплодишь маленьких, подари мне одного!
Его щеки с бачками начали дрожать от гнева, а руки, заложенные за спину, щелками пальцами.
Мы столпились около него. Я думаю, он испытывал желание запереть свои ворота, но не смел.
Тут Биретт обращается к нему:
— Нет ли у вас свободного помещения? Маленькой квартирки? У нас семья спокойная: семеро детей, собака, кошка, три канарейки. Квартал мне подходит, а наружность твоя мне очень нравится.
Он оборачивается к нам:
— Ну что, приятели? Пойдем?
Он входит. Мы следуем за ним по пятам. Лакей расставляет руки и хочет преградить нам дорогу.
— Я запрещаю вам входить сюда! Я вам запрещаю! Я кликну полицию.
— Не беспокойся, Жозеф! Конечно, Лепин недалеко. Но ты напрасно сердишься, толстячок! Не могу же я снять помещение, не осмотревши его! Нужно быть рассудительным!
Мы были уже во дворе, человек тридцать, по крайней мере. Большой квадратный двор, тщательно вымощенный. Ни одной клетки в окнах, никакого белья, никакого шума. В углу рукав для поливки, привинченный к водопроводному крану.
Мы внесли сюда оживление. Можно было подумать, что находишься в школьном дворе в день предвыборного собрания. Дом, казалось, не подавал признаков жизни. Никто не подходил к окнам. Но вглядываясь пристальнее, мы замечали, как то здесь, то там шевелится занавеска. Горничные бежали осведомить:
