Нет, не мама.
Надо мной склонилось знакомое бледное личико, все залитое обильными слезами; глянцевитые черные косы упали мне на грудь.
— Княжна! Нина! — каким-то диким, не своим голосом вырвалось из моей груди, и, полузадушенная рыданиями, я широко распахнула объятия.
Мы замерли минуты на две, сжимая друг друга и обливаясь слезами.
— Галочка, моя бедная! — шептала между поцелуями Нина. — Что я с тобой сделала!
И опять слезы, горячие, детские слезы потерянного и вновь обретенного счастья.
— Ах, милая, глупая! Зачем ты… — лепетала Нина. — За меня ведь ты наказана, за меня больна! Какая я злая, скверная! Боже мой! Простишь ли ты меня, Люда?
— Родная! — могла только выговорить я, потрясенная до глубины души.
— Но как же ты узнала? — спросила я, когда прошли первые острые минуты радости.
— Инспектриса пришла в класс и сказала, за что ты наказана… Ну…
— Ну?.. — невольно дрожащим голосом проговорила я.
— Я созналась, и меня стерли с доски и выключили из «парфеток», а тобой все восхищаются… Ты стоишь этого, Людочка; ты такая прелесть, ты ангел! — шептала княжна.
— Но, Ниночка, ведь тебя стерли с доски, — встревожилась я.
— Так что же? А ты что претерпела за меня! Я этого никогда не забуду!
— И княжна горячо поцеловала меня.
— Да, теперь мы будем подругами на всю жизнь! — торжественно произнесла я.
— А как же «триумвират»? — лукаво шепнула княжна.
— А как же Бельская? — не потерялась я.
И обе мы звонко расхохотались.
Княжна прилегла головой ко мне на подушку и, поглаживая мои непокорные стриженые вихры, говорила, как тяжело ей было без меня последнее время.
— Ни есть, ни спать не хотелось.
— Как же ты ко мне пробралась?
— А вот! — И она торжествующе в полутьме подняла свою правую ручку, обвязанную чем-то белым.
— Что это?
— Взяла чинить карандаш, да и обрезала палец перочинным ножом, ну и попала на перевязку, — гордо зазвенел ее гортанный голосок.
В ответ она обняла меня и чуть слышно прошептала:
— А что ты за меня вынесла, Люда!
«Люда!» Как восхитительно звучало мне мое имя в милых губках княжны: не Галочка, а Люда.
— Вы что, шалуньи, притаились, — вдруг прозвучал у нас над ухом знакомый голос Матеньки. — Вы ведь, ваше сиятельство (она всегда так обращалась к княжне), под кран идти изволили ручку смочить, а сами к подруге больной свернули… Не дело… Им покой нужен.
— Матенька, милушка, дайте еще посидеть, — упрашивала Нина.
— Ни-ни, что вы, матушка! А как в классе хватятся? Пойдите, родимая, — ответила старушка.
