, но они волшебным образом испарялись.
Саакян вздохнул:
— Молодой человек, если вы собираетесь…
— Подождите! — оборвал его Михаил. — Я хотел закончить: конкуренты и недоброжелатели либо снимали свои претензии, либо попадали в очень неприятные ситуации. Например, в девяносто пятом, там же в Барнауле, когда университет претендовал на солидный европейский научный грант. Деньги были распределены — точнее, распилены — самым чудесным образом: вам и вашим сомнительным проектам досталась львиная доля финансирования, а активно возражавший против подобной профанации ректор по научной работе свалился с инфарктом. Он так и не смог вернуться в институт, сейчас сидит дома, пишет мемуары, и я надеюсь, что вам будет посвящена отдельная глава. Вы знаете об этом? Он, кстати, пообещал мне прислать черновик этой главы вместе с копиями интересных документов.
Саакян молчал. Его уверенность в собственной непогрешимости постепенно сходила на нет, и Михаил не собирался давать ему ни секунды передышки.
— Если позволите, идем дальше, господин профессор. Вы уехали из страны в девяносто девятом, когда против вас были возбуждены очень нехорошие уголовные дела. Я не склонен считать, что уголовные дела бывают хорошими, но то, в чем обвиняли вас, лично у меня вызывает омерзение. «Мошенничество», «получение взятки» и «попытка изнасилования» — согласитесь, как-то не очень хорошо монтируется со статусом уважаемого научного деятеля. Кто-то жизнь кладет на поиски лекарства от рака, а кто-то пилит бюджеты, вешает цацки на грудь и лезет в трусы к своим беззащитным студенткам. Блевать хочется…
— Молодой человек! — сорвался Саакян. — Я попросил бы вас выбирать выражения!
Михаил украдкой улыбнулся, радуясь произведенному эффекту. Он не ожидал, что хваленый дьявол сломается так рано.
— Я очень тщательно выбираю выражения, поверьте. Уголовные дела закрыты и обвинения сняты благодаря стараниям адвокатов и неких «тайных агентов», и это тоже общеизвестный факт, но самоуверенность, Александр Георгиевич, вас все-таки подводит. С возрастом ваши блоки работают все хуже и хуже.
Сказав это, Михаил умолк. Он не смотрел на своего оппонента, он смотрел вперед, на алеющее в конце соснового коридора закатное небо. Тучи уходили на восток, оставляя город в объятиях тихого и красивого вечера. Эх, Синатра, стервец и бабник…
— О каких блоках вы говорите? — наконец подал голос профессор.
— Я говорю о ваших психологических трюках. Они дают сбои. Обвинения с вас были сняты, это правда, и репутация восстановлена, и поначалу охреневшие от некоторых фактов вашей биографии европейские научные круги позже все-таки дали «добро» на ваши лекции и публикацию сочинений в журналах. Но вы все равно оставили много следов.
