— Время истекает, — холодно напомнил Рукосил.
Но Золотинка даже не оглянулась — ни на шкаф, ни на конюшего. Она ступила ближе… Видно было, спокойствие непросто давалось и Юлию.
— Спросите у государя, — молвила Золотинка, не отводя глаз, — да и как было разминуться! — спросите у него. Если лечение окажется успешным… Согласен ли он выполнить, все, что я попрошу?
Приметно хмыкнув, Юлий отвечал сразу, едва дослушал перевод:
— Не слишком ли девушка торопится? — сказал он через толмача. — Боюсь, она не понимает всех трудностей дела.
— Ладно! — хмыкнула в ответ Золотинка. — Тогда другой вопрос, пусть государь подумает и ответит: хочет ли он, действительно ли он хочет излечиться?
Вот этого у него никогда не спрашивали. Это сразу было видно — по лицу.
— Да-а, — протянул Юлий и, потупившись, закусил губу.
— Я прошу его подумать. Пусть государь не спешит.
Золотинка слышала тишину.
— Мне кажется, — медленно проговорил Юлий, — ты что-то не так понимаешь… Все это много сложнее, труднее и… — Толмач ждал, чтобы перевести последнее, решающее слово. — И… опаснее, чем ты думаешь.
— Я не спрашивала про опасность, — резко возразила Золотинка. — Хочешь ли ты излечиться — вот что я спросила.
— Да хочу. — Взор его был спокоен и ясен. Как у человека, принявшего решение.
— Прекрасно! — молвила Золотинка взвинченным голосом. — Хочешь ли ты понимать и быть понятым?
— Да, — отвечал он, помедлив, чтобы уразуметь вопрос.
— Хочешь ли ты узнавать?.. И позволить, чтобы узнавали тебя? Хочешь ли ты верить и доверяться?
Он молчал дольше. И то, что прежде представлялось сердитым выражением лица: эти сведенные брови, взгляд, напряженные, словно готовые разразиться гневным словом губы — все это и даже взлохмаченные волосы на лбу и на висках выражало теперь трудную внутреннюю работу. Взор его опустился, повторяя ушедшую в себя мысль… и быстрый взгляд на Золотинку.
— Но кому довериться? — спросил он через толмача. Спросил так, будто надеялся на ответ.
— Да, без этого нельзя, — подтвердила Золотинка.
— Я попробую.
— Хочешь ли ты любить и быть любимым?
Юлий вспыхнул. Как от грубого слова. И спросил:
— Кого ты имеешь в виду? — Спросил по-тарабарски, но так выразительно, что Золотинка не дожидалась перевода.
— Любовь, — молвила она, совершенно владея собой, — как утверждали древние, это готовность, расположение любить все живое. Только кажется, что любят того, кто прекрасен. Прекрасен тот, кто любит.
— Ты думаешь?
— Так говорят старые мудрые книги. А я это запомнила. Мне не трудно было это запомнить.
