Обезьяна всматривалась, подавшись вперед, приподнялась… Надежда и недоверие, боязнь обмануться так явственно различались в непроизвольных движениях обезьяны, в нечеловеческом, обросшем шерстью лице: в округленных удивлением глазах под взметнувшимися дугами бровями, в напряженно выпяченных губах… Сомнения Жулио так понятны были и очевидны, что отзывались в самых черствых сердцах. Ну же! Ну! — хотелось подтолкнуть неуверенного в себе Жулио, понудить его к выбору. Те самые люди, что не усомнились приговорить Золотинку к смерти, теперь, поддавшись обаянию чуда, страстно жаждали открыть в ней Жулиету.
А девочка на бочке, сознавая значение возлагаемых на нее надежд, крепилась что было мочи, чтобы не потерять равновесие и не повиснуть в петле, безвременно удавившись. Опора ускользала от нее и голова шла кругом…
И вдруг, выронив платок, обезьяна скакнула на бочку и потом сразу на грудь, несуразными руками облапила Золотинку — девушка вскрикнула, цепляясь за веревку, толпа взревела.
Добрые руки высвободили Золотинку из петли, опустили ее на землю. Жулио лизал ее языком. Золотинка просела на подгибающихся ногах, обняла обезьяну и зарыдала, содрогаясь всем телом.
И от этих слез, от заразительного счастья и от горя горячая волна покаянного умиления окатила толпу. Поседелые в битвах мужики кусали губы, заводили взор куда-то прочь, под облака, громоздившиеся над головами чудовищного размера провалами. Бородатые ратники прятались друг от друга, трогая глаза покалеченной в драке беспалой рукой. Но слезы нельзя было удержать, прорывались они там и тут болезненными всхлипами, рыдания распространялись, как помешательство, как заразное поветрие и мор. И некая высшая сила бросила сечевика на колени:
— Благая царевна Жулиета! — Задубелое лицо бритоголового мужика исказилось, он зевнул судорожным ртом и не смог продолжать.
Рыдания становились стоном, сладостным и мучительным.
— Прости, Жулиета, не помни зла! Прости нас бестолковых! В сундуке крошечная малютка! Младенчи-чик!
— Злая волшебница, окаянная жена Жулио, — неумолимо продолжал шут над коленопреклоненной, мятущейся в покаянии толпой, — положила освободить юношу от заклятия за двадцать тысяч серебряных грошей. Жулио собрал до сих пор только девять тысяч восемьсот. Прошу по мере сил и достатка, кто сколько возможет, какую меру душа положит — прошу. Каждый грош дорог. Пожертвуйте на доброе дело, на освобождение несчастного юноши.
Он поднял свалившуюся с обезьяны шапочку и двинулся сквозь толпу, прочувственно повторяя:
