Лишь недавно Фаны начали готовить двоюродного брата Томми - сына младшей сестры его матери, родившегося уже в Америке, - к тому, чтобы он стал четвертым начальником смены. После этого рабочая неделя отца Томми и двух его братьев могла сократиться до общепринятых сорока часов, и они наконец смогли бы жить нормальной жизнью, но несмотря на столь заманчивую перспективу они пошли на это весьма неохотно. Отцу и братьям не хотелось вводить в руководство фирмы дальнего родственника, коль скоро у них был Томми, и они до последнего ждали, когда младший брат одумается и станет работать наравне с ними.
Как казалось Томми, его родные рассчитывали, что в нем наконец заговорит совесть и он не сможет и дальше спокойно смотреть, как его отец и братья готовы уморить себя работой, лишь бы сохранить за семьей ключевые руководящие посты в пекарном деле. И они были во многом правы. Ощущение вины, преследовавшее Томми, было таким сильным, что одно время его мучили кошмары. Ему снилось, будто он сидит за рулем грузовика, в котором, кроме него, едут отец и братья. По его небрежности грузовик срывался с утеса, все погибали, и лишь Томми по счастливой случайности оставался в живых. Еще ему снилось, как он сидит за штурвалом самолета, в котором летит его семья. Самолет разбивался о скалы, и Томми, выбравшись из-под дымящихся обломков, видел, что его руки и одежда обагрены кровью родных. Потом ему снилось, что гигантский водоворот засасывает их утлую лодчонку, на которой они опять пытаются пересечь Южно-Китайское море, и все Фаны идут ко дну за исключением, разумеется, самого молодого и безрассудного, неблагодарного сына, который хуже змеи за пазухой.
Понемногу, однако, Томми научился жить с этим грузом вины, научился сопротивляться спонтанным позывам бросить писательство и податься в пекари. И все же он испытывал противоречивые чувства, переступая порог пекарни "Нью Уорлд Сайгон". Томми чувствовал себя одновременно и как блудный сын, вернувшийся домой, и как парламентер на вражеской территории.
В воздухе так вкусно пахло горячим хлебом, корицей, лимоном, патокой, горьким шоколадом, дрожжами и другими аппетитными вещами, которые трудно было различить среди всего многообразия запахов, что у Томми потекли слюнки. Для него это был еще и запах детства, который оживил в его памяти множество удивительных, дорогих его сердцу воспоминаний и образов. И вместе с тем, это был запах будущего - будущего, от которого он отказался со всей решительностью и твердостью, - и теперь Томми ощущал во рту не только аппетитный привкус свежеиспеченного хлеба, но и приторную сладость, которая благодаря одной лишь своей силе и интенсивности способна была вызвать легкую тошноту и напрочь отбить все вкусовые ощущения. Все, кроме одного. Только горечь, одну только терпкую горечь ловил Томми во всех этих дразнящих ароматах.
