Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках | страница 29
Чиновник продолжал, однако, петушиться:
— Поч-чему?
— А потому… — сказал Энгельсов и сплюнул в раковину. — Честь это…
Он остановился. Лиманский опять придвинулся вплотную и опять целился взять за пуговицу:
— Н-ну?
— Честь… — снова начал Энгельсов и снова остановился. — Да это же само собою понятно: глупо даже и объяснять.
— Н-не можете! — торжествующе выкрикнул коллежский советник. — Надо мной… смеетесь, а сами — не можете.
— Могу, — неуверенно сказал штаб-ротмистр и оглянулся на капитана за помощью.
Конечно, Лиманский был пьян. Но все-таки он — хоть и штатский, но дворянин и "для особых". И уступать не хотелось.
Капитан понял энгельсовский взгляд и вступил тотчас же:
— Честь воинская, то есть офицерская (потому что солдат это не касается), честь мундира, — сказал он, снисходительно глядя на Лиманского, — понятие… — Он затянулся папиросой дольше, чем следовало. — Я говорю: честь воинская — понятие трудно поддающееся формулировке. Необходимость ее всеми сознается, но ее существо остается неуловимым. Вникая в это понятие, нельзя не заметить, что честь представляет собою явление крайне сложное, чем и объясняется ее, так сказать, неуловимость. Вы поняли?
— П-понял, — шепотом сказал Лиманский и сложил руки, как на молитве. Он был явственно подавлен. — Пр-рошу дальше.
— Понятие чести не есть понятие правовое. Оно коренится исключительно в нравственном сознании. И, не имея формального основания, представляется столь же исключительным, как и принципы нравственности. Но оно не есть и нравственный принцип, по крайней мере, в существенной части своей оно не совпадает с этикой… Таково научное и четкое определение чести, данное знаменитым нашим военным юристом и профессором генерал-лейтенантом Кузьминым-Караваевым.
— Верно! — воскликнул Энгельсов. Он старался запомнить слова капитана — на случай, но они расплывались, не доходя до сознания, точно их и не было вовсе. — Нет ничего выше чести! В этом все дело! Думай о чести — и всегда будешь чист!
Он торжествующе оглядел посрамленного Лиманского. Лиманский действительно был посрамлен. Он слушал, отвесив губу.
Слушал он не один. В дверях уже минуты две, не меньше, стояла Катька Станцуй, глухо запахнув розовый японский халат на голом, не одними адъютантскими руками захватанном теле. Ввиду отсутствия стеснений, свойственного учреждениям подобного рода, уборная была общая.
Катька стояла и слушала. Потом рассмеялась смехом злорадным и гулким.