— Много, думаешь? — Сосипатр остановился и засмеялся тихим, счастливым смехом. — Ну, ежели так, порадовал ты меня. Доходит, стало быть?
— Доходит, бесспорное дело. Да ты ж сам видел. Тебя как звать-то, к слову? А то разговор неловкий.
— Меня? Иваном.
Солдат вскинул голову.
— Да ну? Это что ж, выходит, мы с тобой тезки. Меня тоже Иваном звать.
— По революции — тезки, выходит, — засмеялся Сосипатр. — Иваном меня — по-партийному, по-нелегальному кличут. А по крещению я — Сосипатр.
— Чего?! — удивился солдат. — Да разве есть имя такое? Ну, удружил родитель.
— Отец ни при чем, он Семеном хотел крестить, по деду. Да с попом, видишь ли, в цене за крестины не сошлись: поп у нас в приходе — жаднюга, ну, как пастырю полагается, а у отца какие доходы: айвазовец тоже был. Поп, отцу назло, заместо Семена, когда в воду меня окунал, и хватил: "Крещается раб божий Сосипатр во имя отца и сына…" Отец его за руку: "Стой, очумел? В какого беса крестишь?" Да уж ничего не поделаешь — успел поп "святого духа, аминь" договорить. Стало быть, крышка. Так и записали Сосипатром.
Иван сокрушенно покачал головой.
— От-то пакостник, скажи на милость. Вредный они вообще народ — попы. У нас в полку, к примеру. На исповеди, на духу, обязательно пытает, не погрешил ли против начальства — "еже словом, еже делом, еже помышлением". Солгать солдат боится — кто на исповеди солжет, известно, после смерти в ад, на вечные муки. Притом, по закону божию, поп тайну исповеди обязан хранить: только к божьему сведению. А наш поп выспросит таким способом, и — по начальству. Мы сначала понять не могли, чего это у нас — то одного, то другого берут: кого в дисциплинарный, а кого и вовсе в арестантские роты. Потом обнаружили.
Сосипатр-Иван с особым вниманием глянул на солдата:
— Брали у вас, стало быть, солдат? За политику?
— Обязательно, — кивнул Иван-солдат. — Полк у нас вообще рисковой: осенью даже на демонстрацию выходили, ты разве не слышал?
Опять засмеялся Сосипатр.
— Чего мне слышать: я на себе видел. Хороший у вас, стало быть, полк?
— Чтоб очень хороший, так этого я не скажу, — раздумчиво ответил Иван. — Конечно, на начальство он лют, но я так полагаю: какую воинскую часть ни возьми — всюду сейчас солдат против начальства. Не может он против начальства не быть. Очень уж солдатская жизнь тяжела, товарищ Иван. Хуже всякого собачьего положения. Народу в казарме набито — не продохнуть. Койки в три яруса, по-вагонному, до самой крыши люди лежат, как кладь. В ночь дух такой, что хоть топор вешай. Грязь, клопы, вши. Что ни делай, в чистоте себя не удержишь. Опять же пища: только звание одно, что обед. Раньше хоть хлеба давали в полную порцию, а нынче за корочку сухую солдаты дерутся. А строгости!
