— Ты что, тоже не согласен? Сделай твое одолжение, иди получай расчет.
Но Василий тряхнул головою насмешливо:
— Еще бабушка надвое сказала, кому тут расчет получать. Мы тоже счет ведем, будьте покойны…
Он оглянулся на соседей, снова тряхнул головой — и от передних рядов к задним, накатываясь и спадая, прошел гул. На крыльце задвигались перешептываясь. С генералом рядом, словно из земли, вырос высокий, как бойцовый петух, — в шпорах-офицер. Губернатор отдал какой-то приказ, приставив щитком ладонь ко рту. Офицер откозырял и беглым шагом заспешил к калитке в задней стене. По рядам прошло торопливым шелестом-шепотком:
— Казаков… За казаками побег…
Гул стих. Теснее сжались плечами люди. Кое-кто уже повернул голову к воротам: вот-вот с гиком въедут опричники царские, вставая на стременах для большей упористости взмаха, разминая плечи, задирая уздечками конские морды вверх — так легче коня на человека бросить.
Прошин шагнул к самому краю крыльца. Он не улыбался больше. На лбу, под собольей шапкой, прорезались морщины, ощерился не видный до тех пор, желтый, как у колдуна в сказке, клык.
— Это что ж такой пошел за разговор?.. Я — по-божьи, полюбовно, а тут прямо сказать, перед его превосходительством, господином губернатором бунт?.. Нам тут спорить не о чем: мое дело было-сказать, ваше дело — то ли принять, то ли нет. Силком я к себе никого не тащу. Неугодно — милости просим, получайте расчет. Чем боле рассчитаю, тем мне боле на пользу. Сергий преподобный — свидетель. Но только, в таком разе, из казарм моих фабричных выкидайтесь в одночасье, часу, говорю, не мешкая, со всем вашим порождением. Закон мне не дозволяет у себя на квартирах держать, которые суть злостно не работающие… Вот и его превосходительство подтвердят… Выкидайтесь, я говорю!
— На мороз — голышом? Ребят — в снег головенками?.. Так, по-вашему?
Голос рванулся из самой глубины толпы, но тотчас затонул, зачах в причитании баб.
— Едут! — крикнули от ворот, и ближайшие к въезду торопливо стали отходить в сторону.
— Бабы, тише! Хозяин говорит.
Михальчук выскочил на самый перед неведомо откуда. Он махал длинными, огромными, цепкими, обезьяньими своими руками. Прокричал, обернулся к крыльцу. Шум действительно стих.
Ряды сжались еще тесней.
— Это что же… петля?
— Зачем петля?.. Это кто же такое слово… неподходящее? — Прошин вытянул шею, точно и в самом деле хотел опознать в густой, тысячеголовой толпе говорившего. (И вслед за ним вытянули шеи и все стоявшие на крыльце.) — Зачем петля?.. Вольным воля. Вы, царской неизреченной милостью, не крепостные, не рабы какие нынче: сами себе, можно сказать, господа. Своей охотой в забастовщики идете.
