— Ишь ты, внучата, — прошептала Анна. Голова ее опустилась на грудь, пальцы разжались. Глаза ее ослепила белая Пашкина майка, и на ней значок на цепочке. И цепочка та сшита шелковой ниткой — Анна сама сшивала ее тонкой иглой, еле нашла такую.
— Сшитая была цепочка… — прошептала Анна. — Белой шелковой ниточкой…
Дочка Лизка, сын Алешка встретили известие шумно и по молодости бесповоротно. Поторопились позвать зоотехника, который за Лизкой пристреливал, чтобы снял всю их семью на фоне цветов. Зоотехник ознакомился с письмом и решил, что одной фотокарточки мало. Поскольку Пашка вырастал до восьми лет в советском колхозе, зоотехник решил отразить для него, а также и для его коста-риканских соседей все колхозные новостройки, и колхозное стадо, и яблони, и обрыв к реке, откуда широким простором открываются русские дали.
Зоотехник ушел искать точки для съемок и Лизку с собой увел. Алешка же сочинил письмо своему заграничному брату и, не доверяя себе, побежал показать директору школы — а ну как вкралась ошибка.
Анна затаилась — ушла к корове и сидела возле нее. Быстрая радость ребят показалась ей вроде измены. Случалось, они бросали ее в болезни, убегая по своим хлопотливым делам. Она не обижалась — воротятся. И они возвращались, неся в глазах ребячью вину, и раскаяние, и любовь. Сейчас захлестнула Анну обида непонятно на что, но почувствовала она себя брошенной, одинокой и старой.
Разыскал ее возле коровы Алешка.
— Ну что ж ты? Еще не переоделась.
Анна глянула на него пусто.
— Иди, иди — бегай…
— Солнце уйдет, так и не снимемся.
Анна прижалась к теплому коровьему брюху — у коровы болела нога, и в поле ее не гоняли.
Алешка потоптался на досках, стараясь не обмарать ботинки в навозе. Пробормотал:
— Все могло получиться. Мало ли белых маек.
— Значок-то…
— Мало ли всяких значков.
— Такой был один. На цепочках…
— Мало ли. Может, дал кому поносить. Пацаны всегда просят значок поносить.
Корова ступила на больную ногу, дернула шкурой и замычала.
— Радовалась бы, — с укором сказал Алешка.
Анна не ответила. Не слышала, как Алешка ушел. Вокруг нее была тишина.
Только вздохи коровы.
Только шелест листвы.
Тогда Анна накинула корове на шею веревку и побрела на угор под березу, которой — дай бог памяти — к сорока…
Ранним утром Анна подошла к церкви Жен-Мироносиц. Она уже не одну церковь миновала, но те были холодные, не согретые изнутри надеждой.
Можно так сказать.
Можно сказать проще. Зацепила корова Зорька рогом за невысокие воротца, вроде футбольных. На перекладине висели колокола, они звякнули. Анна как бы проснулась. Увидела чужую деревню с лампочкой, одиноко горящей над замусоренной автобусной остановкой. Разглядела красивую белую церковь на фоне небесного ультрамарина. Разглядела чуть больше зернышка огонек лампады под иконой на церковном крыльце.
