Это опасение усугубляло ее тревогу.
Сын взял ее руку в свои и прижал к сердцу.
-Ну, что ты, мать?
-На все воля Аллаха...
-Ты довольна мной?
-Лишь бы Всевышний был доволен, сын мой. Намерения у тебя благие... Да сбудутся твои мечты... Тогда, иншаллах, народ возлюбит тебя... и мне посчастливится увидеть твое восшествие на престол...
-Пока, слава Аллаху, жив мой отец. Да продлятся дни его... Я под сенью его и не жажду власти...
-Это верно. Но, говорят, Творец дал, Творец и взял...Никто не вечен в бренном мире... Все - в воле божьей, сын мой. Если только ты не будешь встревать в религиозные споры, все пойдет, как надо...
"Никак нейдёт из головы у нее..." - подумал шахзаде. И был прав. Он в этом вновь убедится.
На охоте
Тюркская девушка, дочь Деде Будага знала толк в охоте и, бывало, отправлялась и одна пострелять дичь. Прекрасная, как утренняя заря, покорившая сердце молодого шахского сына Эсьма... Правы восточные поэты: "брови - тетива, ресницы - стрелы".
У любви свой старый язык. "Дорогая, ты не ведаешь, как я люблю тебя... как я провожу дни без тебя..."
Накануне ему передали: Эсьма собирается выехать на охоту. Он вызвал к себе брадобрея Рзагулу, чтобы привести себя в надлежащий вид. Пока тот делал приготовления, шахзаде, примостившись на сиденье, покрытом бархатным чехлом, следил за хлопотами и, пытаясь скрыть охватившую его радость, шутливо пригрозил цирюльнику:
-Смотри, Рзагулу, поцарапаешь лицо - шею сверну.
Тот осклабился:
-Что ты, свет очей моих! Как я могу, зная, куда ты отправляешься, такое допустить?! Клянусь, если оплошаю - сам себя бритвой чиркну! Я-то знаю, куда господин мой собрался... - хихикнул брадобрей.
-Да ну?
-Эх, шахзаде... В этом доме от брадобрея ничего не укроется. Луноликая, ангелоподобная ждет-не дождется тебя...
-Цыц! Держи язык за зубами!
-Слушаюсь!
Наутро чуть свет порученец на цыпочках вошел в покои шахзаде. Крадучись, чтобы никого из прислуги не разбудить, приблизился к ложу шахзаде и шепотом позвал:
-Шахзаде!.. Пора!..
Гамза Мирза сразу открыл глаза, вроде, и не спал.
... Он выехал верхом, вдыхая рассветную свежесть и горяча норовистого коня. Шахзаде не подозревал, что за ним, на почтительном расстоянии, устремился верный явер1, несмотря на запрет. Оба они хорошо знали угодья, где охотилась дочь румлинского эмира.
Шахзаде повел коня шагом, осматривая округу и напевая газель Физули:
Столь прекрасен стан
любимой, стройной, будто кипарис.
