Прежде чем Норберт успел что-то сказать, Бессейра склонилась перед фавориткой в реверансе, еще более почтительном, чем та – перед наследником престола.
– Это – Бесс из Финнауна, – произнес он.
Бесс упоминала, откуда она родом, но это название ничего не говорило Норберту, а Эльфледе, похоже, и того меньше.
– Счастлива буду оказаться под вашим покровительством, сударыня, – добавила Бесс.
Длинные ресницы Эльфледы взметнулись, как бабочкины крылья, на губах заиграла улыбка.
– Ну, конечно, милочка! Вы будете сидеть нынче рядом со мной, я вам все покажу и объясню. Простите меня, мой принц, что я лишаю вас общества милой вам дамы, но это ненадолго… – Она подхватила Бесс под руку, и Норберт вынужденно кивнул. При всей своей неприязни к этой жадной интриганке, он не мог не восхититься наглостью, с которой Эльфледа отсекла Бесс от императора. Предупредила возможный скандал (это ясно всем), и заодно не дала Яну-Ульриху взглянуть на женщину значительно моложе себя. Даже если Бесс не в его вкусе.
Представив фавориток друг другу, он двинулся туда, куда направлялся изначально. К столу, рядом с которым в кресле с высокой спинкой, поигрывая кубком из тонкого цветного стекла, сидел его отец.
В молодости Яна-Ульриха называли самым красивым мужчиной империи и не без основания. Он и теперь изо всех сил старался соответствовать этому определению, а также следовать всем тонкостям моды. Белокурые волосы были тщательно завиты, борода уложена волосок к волоску. Такому крупному мужчине нынешние фасоны должны были доставлять немало огорчений, ибо требовали, чтобы одежда плотно прилегала к телу, и приходилось шнуровать ее, как дамский корсет. Что ж, элегантность требует жертв. Кафтан из переливчатой парчи с длинными зубчатыми рукавами, на трико – ни морщинки, сафьяновые башмаки-пулены – все было в гармонии с новейшей модой, все выше похвал. Ян-Ульрих оставался красивейшим из мужчин и куртуазнейшим из монархов. Так, по крайней мере, все наперебой утверждали.
Но сын его видел перед собой человека пятидесяти с лишним лет, чьи правильные черты угрожающе расползались, с обрюзгшими щеками и крашеными волосами. Когда-то он был полон сил и энергии, вел переговоры со всеми странами Европы, утверждал в своей державе закон и порядок, укреплял границы. Пожалуй, в нем и сейчас было немало сил, но все они поглощались непрестанными увеселениями. Ян-Ульрих не был грубым и пошлым развратником и обжорой в духе прошлых времен. Он любил музыку, стихи, собирал антики, покровительствовал поэтам и художникам. Празднества при его дворе были торжеством вкуса, а своей даме сердца он сохранял верность – во всяком случае, в последние годы. Ничто иное его не интересовало. И с чего бы? Все и так шло хорошо. Мятежи неизменно подавлялись, богомерзкие агаряне были отброшены далеко от границ, налоги исправно текли в казну… Чего еще надо? Зачем омрачать жизнь, которая и без того коротка? И монарх стремился обмануть время, повернуть вспять его бег. По мнению Норберта, отец даже слишком преуспел в этом. Он напоминал не юношу, а толстого разряженного младенца. Неужели никто больше этого не замечает? – думал Норберт, и душу его переполняла болезненная жалость, смешанная с презрением. Отец не подозревал об этих чувствах. Ничьи чувства, кроме собственных, его также не интересовали.
