Гюлюш. Как же, первое время я занималась с ней. Затем она поступила на рабфак, проявила большие способности, получила командировку в Москву. Последние годы училась там в университете. Думаю, что скоро вернется.
Абдул-Али - бек. Вот видите! Кажется, и ее звали Севиль, не так ли?
Входят Балаш и Эдиля с букетом цветов.
Мамед-Али. Ничего подобного. Учись она хоть на небе, все же не сумела бы написать такую книгу. Вот и все.
Эдиля. Здравствуйте, мадемуазель! Привет и поздравления вам и вашему воспитаннику! А где он сам?
Гюлюш. Спасибо, Эдиля. Добро пожаловать!
Эдиля. А где же Гюндюз?
Балаш. Где же Гюндюз?
Гюлюш. Сейчас придет. Он в саду с товарищами... Гюндюз, Гюндюз, иди сюда. Отец пришел.
Гюндюз (вбегая). Кто? Кто? Отец? (Растерянно оглядывается). И мама пришла?
Гюлюш. Нет, детка, только папа пришел. А поздороваться не надо?
Балаш. Гюндюз!
Эдиля. Я никогда бы не подумала, что из того малютки может вырасти такой чудесный мальчик. Ты меня помнишь, Гюндюз? Я тебя целый год нянчила.
Гюндюз (хмурясь). Я вас не помню...
Балаш. Гюндюз, сынок мой, иди ко мне!
Гюндюз. Здравствуйте!
Эдиля. Возьми букет.
Гюлюш. Бери, Гюндюз, эти цветы твои.
Гюндюз. А почему они такие вялые?
Гюлюш. Гюндюз, нельзя же быть таким откровенным. Цветы хорошие. Только давно сорваны и завяли.
Балаш. Свежих нигде не нашли.
Абдул-Али - бек. Совершенно верно, и мы не нашли.
Мамед-Али. Ничего подобного. Цветы где-то в городе есть, только далеко.
Эдиля. Черт бы побрал этих большевиков! Что они нам оставили? Будь у нас по-прежнему фаэтон, мы бы из-под земли достали.
Гюндюз. Я поставлю их в воду. Может быть, оживут.
Гюлюш. Хорошо, детка. Поставь.
Гюндюз уходит. Балаш провожает его задумчивым взглядом.
Абдул-Али - бек. Да, простите, Гюлюш-ханум. Мы говорили об этой книге.
Эдиля. Вы все о том же?
Мамед-Али. Нет, мы только хотим узнать об авторе.
Абдул-Али - бек. А что если это та самая Севиль, которую мы знаем?
Эдил я. Ха-ха-ха! Та самая, у которой при людях язык заплетался и губы тряслись, как листья? Та, что, поцеловавшись со мной, чуть было и Мамеда-Али не поцеловала?
Мамед-Али. И вовсе не меня, а Абдул-Али-бека.
Эдиля (продолжает). Та, что спустя год, кажется, при Абдул-Али-беке валялась у моих ног вся в лохмотьях?
Абдул-Али - бек. Правильно! Как раз я сейчас об этом думал.
Эдиля. И вы говорите, что эта самая Севиль могла написать такую книгу? Как вы думаете, Гюлюш? Помните, не будь вас, она бы Мамеда-Али поцеловала?
