Егор перевел дух. Скорбящий вдовец и прелестная циркачка. Бедный Морг — во второй раз. А может быть, отношения у них не любовные, а деловые? Что их связывает? И почему они эту связь скрывают? Да, скрывают: Герман Петрович говорил, что с соседками не общается. Егор прождал десять минут… двадцать… потом пошел к себе, привычно заглянул во все комнаты, на кухне пожевал кильки в томате, подошел к окну. Серафимы Ивановны на лавке нет, зато Алена в сиреневом купальнике дремлет на раскладушке в кустах. Видимо, почувствовав его взгляд, открыла глаза, потянулась изнеженно и крикнула:
— Привет! Какое солнце сегодня — блеск!
Егор напряженно вслушивался в голос. Вроде не похож… Во дворе показалась Катерина в трауре (моменто мори — помни о смерти — в сияющий полдень, в цветущей молодости, в горячке поиска) и исчезла под аркой тоннеля. Егор вышел на черную лестницу, постучался к Моргам (никого — значит, Марина все еще у психиатра, суббота, в сумасшедшем доме выходной), спустился во двор, подошел, сел на край раскладушки, прошептал:
— Катерина устроилась на работу, не знаешь?
— Чего это ты шепчешь? — спросила Алена с удивлением, но тоже шепотом. — Ее Серафима Ивановна устраивает.
И шепот вроде не похож, хотя полной уверенности нет.
— Алена, ты хорошо помнишь нашу с Соней помолвку?
— Век бы ее не помнить. — Улыбка погасла, Алена села, поджав под себя ноги.
— Что так?
— Хочу забыть весь этот кошмар.
— Да как забыть?
— Все еще интересуешься, с кем Сонька крутила?
— Интересуюсь.
Нет, в роли сыщика, в этих выпытываниях и подвохах, есть нечто отвратительное.
— Она тебя любила: запомни и угомонись. Ни за что не призналась бы, но ведь заметно было. Вот сидим у нее, делаем уроки на кухне, чтоб двор видеть, тут ты появляешься. И я уже знаю, что скоро она непременно скажет: ах, надоело, пойдем пройдемся… то есть во дворе на лавке будем сидеть и на тебя глядеть. Однажды идешь ты с женщиной…
— Ладно, Алена, не мучай.
— Какие мужчины чувствительные, прям на вас дивлюсь.
— Помнишь, на помолвке сигареты кончились и ты ходила за своими?
— Я все время бегала, на стол накрывала.
— Нет, мы уже сидели, и Ада как раз про склеп рассказывала.
— Конечно, помню. В этом-то весь и ужас.
— Что ты имеешь в виду?
— Она же сказала, что там хотела бы лежать, — и наутро умерла! Просто удивляюсь, как Герман Петрович ее последнюю волю не исполнил.
— Он не мог. Склеп — выдумка.
— А ты, однако, циник. Такими вещами не шутят.
— Я все кладбище сегодня облазил — нету.
