Ольга поставила перед Лаврентьевым стакан, но он отказался:
- Нет, пить не буду. Я уж лучше чайку.
- Чая нет,- печально произнесла Ольга. Она уже пожалела, что открыла дверь.
- Это не проблема. Евгений Иванович снял телефонную трубку. Не "чего хочешь", а представляться надо установленным позывным. Вот тебе и "ой"!н сурово отчитал он телефонистку. Дай столовую!.. Марь Сергеевна, организуй нам чайку! Да, в штаб...
Повисла долгая тишина. Костя теребил клочок газеты, Ольга смотрела куда-то в сторону. Лаврентьев взглянул на них, покачал головой, неторопливо поднялся.
- Ладно, не буду ждать. Недосуг...
Ольга с Костей вскочили, проводили командира взглядом. А тут и Марья Сергеевна с чаем пришла, водрузила на стол, сладко приговаривая:
- Вот, специальной, командирской заварки... А сам-то придет?
- Придет-придет,- ответила Ольга. Спасибо вам, Марья Сергеевна.
Женщина ушла, Костя тоже поднялся: "Пойду".
- А как же чай? - растерянно спросила Ольга.
- Спасибо, не хочется,- тихо ответил он и ушел.
На столе остались чайник с никому не нужным чаем и две бутылки. Ольга провернула ключ в замке, выключила свет, бросилась на диван и, зарывшись лицом в подушку, расплакалась. Весь мир казался ей ничтожным, скупым, отвратительным и жестоким. Не было в нем для нее места; опустошенное сердце и душа, выстуженная сквозняком-ветром, страдали не так от одиночества, как от обиды. На кого или за что - понимать не хотела. "Дура я, дура",- повторяла она, вздрагивая от рыданий, кусала уголок подушки, чтобы заглушить всхлипы; и слезы ручьями лились, а черствая, сухая наволочка набухала, становясь мягкой и теплой...
Уж сколько девичьих слез вобрал в себя этот податливый перьевой мешочек, сколько тайн узнал от недолюбивших, недострадавших, недогулявших! Душевное, прямо скажем, изобретение...
Костя, нахохлившись, пытался уснуть, но, поворочавшись на постели, включил свет, достал бумагу и стал писать стихи. Однако мир не узнал их: все написанное Костя через час разорвал на мелкие кусочки.
А командир отправился проверять посты. Ему было не до стихов и не до подушки. Печальная необходимость его жизни заключалась в том, чтобы сохранить в это смутное время бесправия своих людей и вожделенные для безумных масс горы оружия...
* * *
...Великий переход занял десять с половиной минут, включая организационные проволочки. За это время основная колонна вышла на дорогу, пересекла ее и без сопротивления вступила на территорию 113-го полка Российской империи. Прапорщик, стоявший на воротах, опешил, но препятствовать не стал: уж сколько всякого люду перебывало на территории - и с этими как-нибудь разберутся. Впереди гордо вышагивал Автандил. Шумовой, Сыромяткин и Зюбер несли на палках уцелевшие одеяла, некое подобие хоругвей... И уже за этой "каменной группой" ковыляли, плелись, гомоня, смеясь и ругаясь, остальные больные. Где-то в середине шествия под руководством Карима несли Священную Кровать Малакиной. Оголенная панцирная сетка повизгивала, скрипела, как живая, койка плыла над головами, словно маленький железный плот в море бушующих безумных голов. Прапорщик перекрестился: в этом зрелище было что-то неправдоподобное...
