– Конрад…
– Я вижу, доктор Шукальский, что вы знаете Мицкевича.
Ян наконец оторвал глаза от языков пламени.
– Я не только знаком с ним, пан Гартунг. Вы видите, что поэт занимает равное положение с Иисусом Христом. Как в моей жизни, так и на моем камине. «Мое имя миллионы, ибо я люблю, как миллионы…» Адам Мицкевич был самым великим поэтом на земле.
– Доктор Шукальский, я с этим не спорю. Я бы сказал, что он сегодня в Польше является верным символом патриотизма. И когда нашу прекрасную страну насилуют, кто может…
– Судя по вашему имени, пан Гартунг, мне казалось, что вы немец…
Но Макс не обиделся.
– Я немец по отцовской линии. Но что значит имя? Разве можно верно судить о преданности человека лишь по тому, как звучит его имя?
– Вы упоминали завод в Данциге.
– Совершенно верно. Но, когда им владел мой отец, Данциг был нейтральным городом; он был немного немецким, немного польским. – Гость сверкнул обезоруживающей улыбкой. – Пожалуйста, больше не называйте меня паном, зовите меня просто Максом.
Шукальский задумчиво кивнул. Трогательные слова Адама Мицкевича в устах этого незнакомца притупили присущую ему бдительность. Шукальский обычно придерживался официального общения и избегал близких отношений, но сказал Гартунгу:
– Я предпочел бы, чтобы вы звали меня просто Яном, – и сам удивился своим словам.
– Перед общим врагом мы больше не пан и доктор, не женщина и мужчина, а просто поляки. И ради Польши мы должны сплотиться. Я очень сожалею, Ян Шукальский, что мне завтра придется уехать из Зофии. Видите ли, у меня здесь друзья и… – он взял Марию за руку, – Мария здесь. Мне не хочется снова оставлять ее, но ничего не поделаешь.
– Возвращаетесь, дабы нацисты не испытывали нехватку в подшипниках? – резко спросил Ян.
Но Макс лишь робко улыбался.
– Это не очень хорошие подшипники.
Все рассмеялись, и, когда смех затих, Макс совершенно серьезно сказал:
– Мне не менее печально, чем вам, смотреть на то, что происходит с нашей страной. А теперь то же самое случилось и с Россией. Разве нельзя остановить этих нацистов?
Шукальский удивленно поднял брови. Он быстро взглянул на обеих женщин и сказал:
– Макс, вы говорите слишком откровенно. Думаю, за последние два года людей расстреливали и за более безобидные выражения.
Но Макс остался невозмутим.
– И кто же станет моим палачом? Вы?
– Макс, на партизан охотятся, откуда вы знаете, что мне можно доверять?
Он игриво улыбнулся.
– Любой, у кого дома над камином висит портрет Адама Мицкевича…
