Скоро он почувствовал, что силы, как обычно, начинают иссякать, и привычно устремился вниз, навстречу новому удару. Судьба явно благоволила к нему сейчас, отбив так мощно, что его обожгло болью, но природная крепость все-таки спасла его. Когда он, еще в полете, немного пришел в себя, у него немедленно возникло острое ощущение ненадлежащего хода событий. После удара он полетел куда-то не туда. То, что раньше окружало поле его жизни, сопереживало его взлетам и падениям, пронизывая воздух вибрациями восторга и уныния, восхищения и разочарования, чье присутствие он постоянно чувствовал краешком сознания, но находилось при этом ощутимо далеко, это все неслось теперь прямо на него или, вернее, он несся прямо в эту пышущую жаром эмоций массу. Смутно чувствуя, что если он попадет туда, то возврата назад уже не будет, он судорожно попытался отвернуть в сторону. Поздно. У него осталось слишком мало сил для маневрирования. Он налетел на что-то твердое, потное, гладкое, которое тут же отбросило его в сторону. Это живо напомнило ему судьбу, она тоже часто встречала его подобным образом, но сейчас в этом потном и костляво-твердом не ощущалось готовности к веселому и яростному отпору, всегда чувствовавшейся в судьбе. Наоборот, оно не было готово к столкновению, пыталось избегнуть его, а затем брезгливо отбросило, как будто боялось соприкасаться с ним. Он беспорядочно искал хоть что-нибудь знакомое, но натыкался на твердое, потное, горячее, костлявое, отбрасывающее его, отстраняющееся, отбивающееся от него, отталкивающее в сторону своими неумелыми, вялыми, судорожными, костлявыми прикосновениями… Он уже устал, но все-таки сделал последнюю попытку. И тут его поймало.
Он не поверил себе. Проверил свои ощущения. Да. Кажется, он добрался до цели. Судьба держала его прочно, уверенно и сильно. Правда, в следующее мгновение он засомневался, потому что происходящее не казалось уже бывшим. Сначала его прижало к чему-то обширному, мягкому, потному и горячему. Затем накрыло какой-то тряпкой, насквозь мокрой. Он попробовал вырваться, но мягкое и потное дернулось и не пустило. Он застыл.
Когда обширное и мягкое вдруг задвигалось, его ритмичные движения вверх и вниз напомнили ему ощущения, которые, как он помнил, обычно предшествовали безвременью, и он немного успокоился. Безвременье, однако, все не наступало, и ему стало по-настоящему тревожно. Конечно, он не знал ничего хуже безвременья, но оно хоть было знакомо ему. Сейчас же происходило нечто непонятное, неизвестное и опасное, может быть. От неопределенности положения и ужаса перед непонятным будущим он стал покрываться холодным липким потом. А может, пот стал переходить на него с этого мокрого, липкого и горячего. Ему было все равно. Он мог только надеяться… на что? он не знал и сам. Hо продолжал надеяться. Он ждал чего-то даже тогда, когда началась изматывающая душу, проникающая до самых потаенных уголков тряска, совершенно не похожая ни на что испытанное им в жизни, ритмично дергающаяся, плетущаяся куда-то с припадочным рысканьем, так что его бросало в жар и бил озноб от металлических мурашек и непрерывного дрожания мертвого механизма. При этом на него со всех сторон давило горячее, мягкое, наваливалось, качалось в едином движении с капризами трясущегося, вибрирующего, механического… Он еще надеялся. Надежда овладела им с новой силой, когда вдруг прекратилась мучительная тряска и возобновились повторяющиеся движения вверх-вниз, вверх-вниз. Все-таки безвременье?!
