Она вымыла руки, переоделась, села за стол. Что такое фуа-гра, она знала из книг. И, по правде говоря, ей совсем не хотелось сейчас паштета из жирной гусиной печенки. У нее даже горло сжималось спазмами, когда она эту фуа-гра себе представляла. Но обижать Альгердаса ей не хотелось еще больше. Он подписал удачный контракт, он радовался, он хотел порадовать ее — он любил ее! Все это стоило того, чтобы немножко себя пересилить в таком пустяковом деле, как еда.
— И еще сыры, — сказал он, когда Мадина уселась за стол. — Пять сортов. И «Вдова Клико», раз уж у нас такой французский обед.
Шкафчик, в котором стояли бокалы, был полностью сделан из стекла, то есть просто выдут, как елочный шар. У Альгердаса в квартире было много таких необычных, не очень дорогих, но очень красивых вещей.
Он поставил бокалы на стол; сухо и заманчиво хлопнула пробка шампанского.
«Шампанское мне, наверное, можно, — подумала она. — Это же просто виноградный сок».
— За удачный день! — сказал Альгердас, поднимая бокал.
— Да! — радостно кивнула Мадина.
«Ты еще и не знаешь, какой это день!» — подумала она.
Фуа-гра она проглотила с трудом, пахучий козий сыр тоже, но вид у нее при этом был самый безмятежный. К счастью, ее больше не тошнило, а хочется или не хочется какой-то еды — на такую мелочь она легко могла не обращать внимания.
— В Париже принято сидеть на табурете у контуара, — сказал Альгердас. — У стойки в кафе то есть. Это такое место для завсегдатаев, для своих. Я туда, правда, не садился, как-то наглости не хватало. Все-таки это особенный мир, неловко в него врываться. Хотя никто бы и слова не сказал, конечно. Но мне не хотелось. Я только наблюдал за всем этим, сколько в Париже жил. Три месяца. И вот садился каждое утро к контуару такой пожилой господин, брал кофе и рюмку перно. И был он, знаешь, так как-то… случайно одет.
— Плохо одет? — не поняла Мадина.
— Нет, не плохо. И не бедно. Но именно что случайно. Чувствовалось, что когда-то ему интересно было покупать хорошие вещи — пиджаки разные, пуловеры, шарфы. Я туда каждое утро ходил, в то кафе, и каждое утро он, конечно, был одет заново, как у приличных людей положено. Но ничего в его одежде не сочеталось. Можно было представить, как он вынимает из шкафа что под руку попадается, не подбирая. Может, жена у него умерла, и все ему стало безразлично. А может, просто так все стало безразлично, без причины. Возраст такой подошел, и все. Если это так, то даже не по себе становится.
