Повод насторожиться появился две недели назад, и если бы не то обстоятельство, что задержки у нее случались и раньше, то Мадина давно уже насторожилась бы по-настоящему. Но ведь прежние задержки объяснялись ее затянувшимся девичеством, а нынешняя, наверное, тем, что оно наконец закончилось… Поэтому она не придала и этой, последней, задержке особого значения.
Но теперь, когда к ней добавились все остальные признаки, просто-таки хрестоматийные — вот эта вот тошнота, слабость, — Мадина наконец поняла, что с ней происходит.
Она не понимала только, как ей к этому относиться.
Любовь к Альгердасу настигла, охватила, с головой накрыла ее настолько неожиданно, что все внешние обстоятельства отодвинулись так далеко, как если бы их не существовало вовсе.
Вот не задумывалась ведь она о том, что в обычном, обыденном мире существует такая обычная и обыденная вещь, как регистрация по месту жительства, и, когда заведующая спросила, есть ли она у нее, Мадина не нашлась с ответом.
И что задержка месячных с большой вероятностью может означать беременность — тоже прошло мимо ее сознания.
Но теперь это было очевидным фактом, и в связи с этим надо было что-то, наверное, делать.
То есть ничего особенного делать было, конечно, не надо, во всяком случае, пока. Потом — другое дело: надо будет идти к врачу, вставать на учет, ведь ей уже немало лет, а она никогда не интересовалась своим здоровьем, вдруг окажется, что у нее что-нибудь не в порядке… В общем, потом, конечно, хлопот будет немало.
Но сейчас, в состоянии первого ошеломления, Мадине не хотелось об этом думать.
Она шла в одиночестве по Нескучному саду и думала о них с Альгердасом. Это были обрывистые, растерянные и счастливые мысли.
«Как странно… — думала Мадина. — Он — всё. Он весь мир заполняет, всю мою жизнь. А теперь, получается, его будет больше, то есть не больше, а… Он будет у меня как будто бы не один? Господи, какие глупости я думаю, как глупо вообще думаю! Если б Алька мои мысли услышал, то смеялся бы».
Она вспомнила, как он хохотал, упав на подушку, когда она испугалась мыши. Он смеялся весь, каждой своей частичкой, он вообще весь отдавался всему, что делал, и любви тоже, и это было в нем так удивительно, так прекрасно!
Мадина брела по саду, не разбирая дороги. Опять мелькнул где-то сбоку арочный кирпичный мост, но сейчас ей уже не хотелось на него подняться, так поглощена она была своими мыслями. Она не заметила, как задела головой ветку, и очнулась, только когда ветка распрямилась, осыпав ее снегом. Она ошеломленно заморгала мокрыми ресницами, растерла снег по лицу…
