Ели куриный суп с ярко-желтой итальянской лапшой, потом котлеты, тоже куриные. Салат из огурцов и помидоров подавался не в начале обеда, а, как Мадина любила, вместе со вторым. Потом пили чай с тортом и конфетами и разговаривали о Мадининой прежней работе.
— Я свою первую библиотекаршу до сих пор помню. — Елена Андреевна подлила Мадине чаю. — Это в войну было. Папа был на фронте, а мы с мамой в эвакуации в Куйбышеве. Книг с собой, конечно, никто из Москвы не привез, и все ходили в городскую библиотеку. На хорошие книги такая очередь была! — улыбнулась она. — А мне Тамара Ильинична, так библиотекаршу звали, в первую очередь их выдавала. Иногда и без очереди даже.
— Почему? — спросил Альгердас.
— Потому что я любую книгу за одну ночь могла прочитать. Даже взрослую и толстую. Я только взрослые и читала, впрочем. Тамара Ильинична сначала не верила, что я в самом деле их читаю, и заставляла меня пересказывать содержание. А когда убедилась, что все без обмана, то я у нее стала самой любимой читательницей. А вы любили свою работу? — спросила она Мадину.
— Мне трудно ответить. — Мадина улыбнулась немного виновато. — Наверное, любила. Но не работу, а как-то… Свое состояние.
Она подумала, что слова ее прозвучали неясно, и ожидала, что Елена Андреевна примется расспрашивать, что она имеет в виду. Но та расспрашивать ни о чем не стала. Что главное в Елене Андреевне, что такое вообще эта женщина — понять этого Мадина не могла. В естественности всей ее натуры было что-то скользящее, ускользающее.
Пока они разговаривали о библиотеке в Куйбышеве и о Мадининой работе, Альгердас отбирал книги, которые хотел взять с собой.
Мадина поблагодарила Елену Андреевну, встала из-за стола и ушла к нему в комнату. Он брал книги с полок и складывал их в стопку на низеньком журнальном столике. Верхним в стопке лежал томик Канта — «Критика чистого разума». Мадина взяла его в руки, полистала, улыбнулась.
— Ты почему смеешься? — спросил Альгердас.
— Так. Радуюсь.
— Чему? — удивился он.
— Совпадению. Я Канта люблю. И ни одного человека на свете еще не встречала, который его тоже любил бы. Не к экзамену в институте готовился, а просто так читал бы. А я всегда думала: это же так красиво, что он звездное небо с человеческой душой сравнил. И мне сами эти слова так нравились: чистый разум… Очень красиво и точно. Видишь, теперь ты сам смеешься! — заметила она Альгердасову улыбку.
— Я не смеюсь. — Улыбка светилась у него в глазах. — Я тоже его люблю. Видишь, перечитываю. Я, знаешь, даже думал: вот бы фильм такой снять, про чистый разум. Только не представляю пока, как этот чистый разум показать. Здесь какой-то очень сильный образ нужен.
