— В таком случае, боюсь, твоим родителям не придется узреть любимого сыночка еще лет так с десяток, — фыркнул Мак-Лауд. — Что ж ты натворил?
Франческо заложил руки за спину и нарочито гнусавым голосом, явно передразнивая кого-то, с готовностью перечислил:
— Недостойное поведение в общественном месте, оказание сопротивления служителям закона, попытка бегства, а также проявленное неуважение к представителям городского суда и представителям церковного inquisitio[5]… И что-то там еще. В общем, за пустяковое выяснение отношений и драку со стражниками — месяц тюрьмы и справедливое родительское негодование.
Мак-Лауд хмыкнул и, перешагнув через сложенные горкой седла, плюхнулся на уложенное возле костра бревно, вытянув к огню ноги в промокших сапогах.
— Я же говорил — в Италии они все такие, — сообщил он через плечо Гаю, недоумевающему, как стоит оценивать подобное представление. У вертлявого юнца, конечно, неплохо подвешен язык, но манеры и поведение — весьма предосудительные… — Что ж, знакомиться так знакомиться. Тот белобрысый, что стоит столбом и явно решает, не устроить ли тебе хорошую взбучку за чрезмерную болтливость — мессир Гай Гисборн, будущий крестоносец и освободитель Палестины от неверных. Меня люди всегда называют Дугалом Мак-Лаудом. Мы из Британии, только он — паршивый сейт-англичанин, а я — чистокровный шотландец. Когда-нибудь я его обязательно зарублю, так что не удивляйся.
— Дугал, прекрати, — не выдержал Гай. — Неужели не надоело корчить из себя человека худшего, чем ты есть?
— Вы едете в Палестину? — в широко расставленных глазах Франческо вспыхнуло такое неподдельное восхищение, что Гаю на миг стало совестно. — Правда? Ой, мессиры, если бы вы знали, как я вам завидую!
— И зря, кстати, — без малейшего уважения заметил Мак-Лауд. — Я вот тоже по собственной глупости потащился, теперь думаю — ради чего? Из-за сокровищ, которые мне наверняка не достанутся, славы, которая целиком и полностью выпадет королям или пары строчек в какой-нибудь задрипанной летописи, где все будет перепутано?
— Разве в таком деле, как спасение Иерусалима, имеет какое-нибудь значение земная слава? — сдержанно и очень серьезно осведомился Франческо. Дугал от неожиданности кашлянул и промычал нечто маловразумительное, не найдя, что ответить. Гай мысленно удивился: купеческий сынок, похоже, бредил теми же мечтами, что и добрая половина молодого дворянства Европы — заморские земли, Священный Град, сражения с неверными и подвиги во имя Господа…
