Дожди - пистолеты | страница 98
И Белый говорит, что Леха крепко бухал последнее время. Потом со всеми поссорился, никого к себе не подпускал сутки. Жестко бухал. Очень. «Потом я решил к нему зайти, - говорит он сосед через забор с ним. - Захожу, а он висит на сливе». Есть такая проволока, замотанная в пластик, гибкая. И он висит на этой проволоке, на сливе, и табуретка валяется. В саду. Там, где мы палатку с ним ставили, помнишь? Я рассказывал… «Я его быстро снимать, а уже никаких признаков жизни нет». И вот он мне это все рассказывает. Они не могут ничего понять, что произошло. Они что-то у меня спрашивают. Типа что случилось, они не в курсах все. В общем, они мне по-мужски объяснили ситуацию. Что произошло. «Мы пришли - он висит». Какое-то оправдание, типа мы не виноваты. Они мне объяснили, вот так было, мы пришли, а он - все.
Он оставил записку. Тетя Фая дала ее мне прочесть. Записка была очень плохо написана. Написано было кровью на обратной стороне фотографии. Я не помню, кто был изображен. А написано было что-то вроде: «Я всех ненавижу. Единственный человек, которого я люблю, это Рома». Что-то типа «всех ненавижу, Рома, привет»… такая была записка. Я ее не забрал, она осталась у его мамы. Она ничего никому не отдала. Мне только несколько личных вещей Лехиных. Рубашку. Она у меня до сих пор в Москве дома лежит. Отдала, но по минимуму, все себе оставила.
И еще у меня труба его осталась, которую я так и не продал. Она у нас на студии новой лежит. Когда я уезжал в Москву, я оставил гитару дома, потому что не было места в сумке, решил ее потом перевезти. Но трубу взял с собой. С ней и приехал в Москву. Не знаю, зачем. Мой лучший друг.
Да все было у него, и конфликты. Жизнь его не устраивала, потому что он был творческим человеком. Он рисовал хорошо. Он играл на гитаре, на трубе. Песни писал. Ему хотелось какого-то творчества. И я ему говорил: «Давай уедем вместе в Москву!» А он: «Да как я уеду, у меня жена, ребенок…» Он повесился, когда у него уже ребенок был.
На поминках меня алкоголь не брал совсем. Я очень много пил, но это мне абсолютно не помогало. Я сидел совершенно трезвый. А мне казалось, что все как-то к смерти относятся очень легко. Он же был мой самый лучший друг. А эти люди недостаточно скорбят, недостаточно хорошо относятся к этому человеку. Я сидел и смотрел на этих людей. Я думал, что они недостойны все тут сидеть. Мне было очень неприятно все это видеть. И на другой день я уехал. Я сказал, что никогда больше не приеду в Мариуполь. Потому что здесь мне делать больше нечего. Я это всем сказал. И уехал.