С этих своих прочных позиций я могу объяснить все. Абсолютно все, . . кроме разве факта собственной смерти. Действительно. Мне больно и обидно, но в конце концов нетрудно представить себе пустоту вместо любого человека, самого знакомого или крайне близкого. Его не будет -- и "De mortuis out bene, out nihil..."[1] Но как представить себе свое собственное отсутствие? Распад ощущений? Черноту вместо полнокровных неуловимых мыслей? Короче, как моему единственному и неповторимому "Я" ощутить всю бессмысленность и бесконечность собственного небытия? Бр-рр! Пожалуй, только этим меня и не устраивает материализм. Однако я скорее поверю в переселение душ или в непостижимое ментальное поле Вселенной, чем в существование загробного мира!
И вот мне, стихийному материалисту, да еще с философским уклоном, попадается сие потустороннее произведение -- живое воплощение "Портрета Дориана Грея"! Я бы, может, смирился, будь оно из древней египетской пирамиды или из забытого индийского храма. Но православная икона? Икона!!
Я предположил, что впечатление одушевленности, "эффект присутствия" старца происходит от мастерства иконописца. Моим любимым занятием стала детская игра в "гляделки": кто кого пересмотрит. Конечно, я всегда первый отводил взгляд. Но мне кажется, вовсе не потому, что состязался с портретом: просто его глаза излучали куда больше жесткости и леденящей силы!
Постепенно я изучил каждую черточку необыкновенного лица, запомнил любую его деталь -- от легчайшего колышущегося на ветру хохолка над огромным, едва припущенным по краям и потому обнаженным лбом, до затейливого завитка под крохотным, с едва намеченными губами ртом. Странный, никогда мной не виданный узел морщин выглядел неестественным, но не посторонним посреди гладкого лба. А диковатые, чуточку асимметричные усики как-то уж очень неизбежно переходили в небольшую ладную бородку, взбитую незатейливыми и мягкими колечками.
Это был во всех отношениях необыкновенный портрет, чью необыкновенность лишь подчеркивало то, что когда-то его сотворил богомаз.
Но скоро я узнал, что мой портрет не единственный в мире.
Как-то раз, перелистывая немецкое издание "Собрания новгородских икон", я наткнулся на точно такого же старца. Не очень владея языком, я тем не менее разобрался, что где-то -- впрочем, что значит, где-то? -- под боком у меня, в Новгороде-- существует огромная, 177X129 сантиметров, икона. А раз так, то мой чудодейственный образок, о котором пока не подозревает никто из историков, всего лишь ее маленькая копия. Это было неожиданно и обидно -ведь я привык считать себя единственным владельцем чуда!
