Смолин поморщился, будто от зубной боли. Слова-то, черт возьми, какие: «Устроится… Спокойно заживет…»
«Спокойной жизни захотел? — язвительно спросил он сам себя. — Канарейку в клетке заведешь. И семь слоников. И салфеточки… Обывателем заделаешься? Чаек с малинкой в собственном садике будешь попивать и животик поглаживать…»
А если разобраться по-настоящему, то разве не хотят спокойной жизни друзья-товарищи? Хотят, а вот остались на сверхсрочную, дальше служат. А он, Сашка Смолин, теленка у бога, что ли, съел? Нет, нельзя сейчас бросать границу… Нельзя…Тут, именно тут, передний край борьбы, и уехать — вроде дезертировать, сбежать с поля боя.
«Что ж, оставаться на сверхсрочную? — спросил себя Смолин и украдкой посмотрел на капитана. — А что, почему и не остаться? Здесь я нужен. Здесь могут пригодиться мой опыт, знания. Здесь я смогу вернуть людям то, что дала мне граница…»
— Товарищ капитан… — нерешительно начал Смолин. — Товарищ капитан, я бы хотел… хотел бы… если можно… Не надо искать хозяина Дику! — сказал вдруг быстро. — Дальше служить с вами хочу…
Кондратьев протянул руку Смолину.
— Правильно решил, Александр Николаевич! Пиши сейчас же рапорт. Мы еще послужим, послужим, дорогой мой!
2
Декабрь в том году выдался какой-то необычный. Он долго не решался сбить последние листья с деревьев, нехотя швырял редкие снежинки. Выросший за ночь ледок не выдерживал тяжести человека, похрустывал, проламывался. А выглянет зимнее солнце, и начинает петь веселая капель. Под ногами — ростепельная слякоть.
И вдруг зима точно спохватилась, принялась наверстывать упущенное. Выли метели. Трещали от мороза деревья.
В один из таких дней Смолин возвращался со станции на заставу. Проводил капитана Кондратьева на совещание в штаб округа и сейчас, полулежа в розвальнях, разговаривал с ездовым Головиным, крепким, коренастым, довольно замкнутым солдатом.
— Товарищ старшина, почему это так получается: одному здорово, просто отчаянно везет, а другому — нет? — недоумевал Головин.
— Вы это к чему?
— Ну взять хотя бы меня… Я, если хотите знать, к самому райвоенкому обращался, когда призывали. На границу просился. На седьмом небе себя чувствовал, когда своего достиг. И вот целый год служу и хоть бы одного, самого завалященького нарушителя взял. Другим два горошка в одну ложку попадает, словно магнитом, нарушителей к ним притягивает, а я… — Головин сокрушенно вздохнул, — а я невезучий какой-то. Только и того, что зеленую фуражку ношу. Вернешься домой, в свои Кимры, и рассказать нечего.
