ДВАДЦАТЬ ЛЕТ назад, полные предчувствий краха системы, своим предчувствиям мы верили лишь наполовину, или уж во всяком случае полагали, что крах сей не близок, и у нас полно времени, чтобы самоопределиться и этим самоопределением задать тон национальной интеллигенции, сфор-мировать должное национально-государственное ядро по перехвату политической инициативы. Сегодня едва ли кто помнит, что именно тогда, в середине семидесятых, А. Солженицын высказывал предположение, что России в случае краха коммунистической идеологии необходимо будет пребывать некоторое время в авторитарном режиме — то есть было же опасение за судьбу ребенка в умывальном тазике…
Чувствующие несвободу, страдающие от нее, к свободе — как идеалу бытия — мы. тем не менее, относились крайне подозрительно и настороженно, за что и обвиняемы были нововзрастаемыми либералами и демократами в русопятстве, то есть в поклонении “традиционно русскому тоталитаризму, который со времен Ивана Грозного…” и так далее. В “равнодушии масс” к недостаткам и преступлениям режима мы усматривали не просто атрофию гражданского чувства, но в гораздо большей степени — таинственно огромный заряд “энтропии”, способный при определенных обстоятельствах пустить в распыл саму российскую государственность как таковую. Один из молодых “русопятов” конца шестидесятых писал тогда:
… Но вдруг однажды воскреси я
Всему причину и цену,
Мою смятенную страну
В какую бездну страсти кину?!
Я сам… я сын… На мне печать…
Добра и зла наполовину -
Боюсь молчать и не молчать…
Коварство нынешней ситуации в том, что на крайних идеологических полюсах оказались сегодня люди, в прошлом с равной добросовестностью подпиравшие гниющий режим. И те, и другие пребывают теперь в реабилитационной экзальтации, только одни реабилитируются отрекаясь, а другие — из кожи вон лезут, доказывая, как они были правы, что подпирали режим. Ни тем, ни другим не может быть ни веры, ни доверия хотя бы потому, что руководимые личными комплексами эти люди прежде всего политически и социально бесплодны и способны лишь мутить воду, разжигать страсти и пакостить друг другу. Возможно даже, что именно этому “заинтересованному” противостоянию вчерашних охранителей и теоретиков павшего режима обязаны мы кричащей и вопиющей безнадежностью ситуации…
А что она безнадежна — неужто кто-нибудь еще сомневается в том?
Народа в традиционно-историческом понимании этого слова на территории усеченной России сегодня нет. Есть население, до предела раздраженное неустроенностью и б е с п о р я д к о м! И жажда п о р я д к а л ю б о й ц е н о й, все больше овладевающая сердцами (не умами), из проблемы социальной готова перерасти в проблему гражданскую, когда жесточайшая диктатура видится населению как последняя возможность снова стать народом.
