, ошибаешься и в
этом. Набросишь мое пальто. За мной!
В прихожей он распахнул стенной шкаф и выдернул необъятных размеров твидовое пальто, пропахшее сигарами и дорогим виски. Растянув его в обезьяньих руках, он стал водить им передо мной, как тореадор — мулетой.
— Эй, торо! Торо!
— Джон, — вырвалось у меня тяжелым вздохом.
— Никак у тебя поджилки трясутся, Дуг? Струсил? Да ты…
Уже в четвертый раз мы оба услышали в зимней ночи стон, возглас, удаляющийся шепот.
— Тебя ждут, друг мой! — торжественно провозгласил Джон. — Выходи. Побежишь за нашу команду!
Чужое пальто дохнуло угаром табака и выпивки, а Джон с царственным достоинством застегнул на мне пуговицы, взял за уши и поцеловал в лоб.
— Буду за тебя болеть на трибуне, парень. Побежал бы с тобой, но опасаюсь смутить банши. Удачи, сынок, а если не вернешься… я тебя любил, как родного!
— Сколько можно! — Я распахнул дверь.
Но Джон внезапно вклинился между мною и холодным лунным ветром.
— Нет, не ходи, дружок. Я передумал! Если тебя прикончат…
— Джон, — я вырвался из его рук, — это ведь была не моя затея. Думаю, вы подговорили Келли, которая ухаживает за лошадьми, чтобы она завыла среди ночи вам на потеху…
— Дуг! — вскинулся он, по своему обыкновению, то ли в притворном, то ли в искреннем негодовании, хватая меня за плечи, — Богом клянусь!
— Счастливо оставаться, Джон. — Во мне боролись злость и любопытство.
Выскочив за порог, я тут же об этом пожалел. У меня за спиной хлопнула дверь, звякнула защелка. Неужели он надо мной посмеялся? Через несколько мгновений его силуэт возник в окне библиотеки: держа в руке стакан хереса, за ночным представлением наблюдал сам режиссер, он же восторженный зритель.
Чертыхнувшись себе под нос, я отвернулся, втянул голову в плечи, плотно запахнул пальто, как Цезарь — свой плащ, и зашагал по гравию навстречу ветру, который разом вонзил в меня два десятка клинков.
Минут десять здесь поболтаюсь, думал я, пощекочу ему нервы, чтобы этот розыгрыш обернулся против него, а потом разорву рубашку, расцарапаю грудь и приковыляю обратно, сочинив какую‑нибудь жуть. Да, точно, если он рассчитывал, что…
Я остановился.
Потому что в ложбине мне привиделся воздушный змей, который бумажным цветком расцвел посреди рощи и уплыл за живую изгородь.
Луна, почти полная, пряталась за облаками, посылая мне островки темноты.
В отдалении что‑то снова мелькнуло гроздью белых цветов, готовых опуститься на бесцветную дорожку. И в тот же миг послышался едва уловимый плач, тишайший стон, как скрип дверцы.
