— Посмотрим, что ты родил, мой гений, мое левое полушарие, моя правая рука. Садись. Пей. Внимай.
Широко расставив ноги на каменных плитах, он грел зад, просматривал рукопись и краем глаза следил, как стремительно убывал херес у меня в стакане, и сами собой зажмуривались глаза, когда очередная страница, выпущенная из его пальцев, кружилась в воздухе, перед тем как опуститься на ковер. Отправив в полет последний лист, Джон раскурил тонкую сигару и уставился в потолок, вытягивая из меня душу.
— Сукин ты сын, — в конце концов изрек он, выпуская дым. — Здорово. Черт тебя подери, парень. Это просто здорово!
У меня внутри все оборвалось. Слишком уж неожиданно такая похвала ударила под вздох.
— Разумеется, надо слегка подсократить!
Теперь все стало на свои места.
— Разумеется, — поддакнул я.
Внаклонку, как матерый самец шимпанзе, Джон стал собирать с пола страницы. Потом он отвернулся, и я решил, что рукопись вот‑вот полетит в огонь. Но он крепко сжимал сценарий в руках, глядя на языки пламени.
— Когда выкроим время, — негромко произнес он, — ты должен научить меня писать сценарии.
Теперь он сидел в кресле, мирясь с неизбежным и не скрывая восхищения.
— Когда выкроим время, — хохотнул я, — вы должны научить меня снимать кино.
— «Зверь» будет нашей общей картиной, сынок. Мы — одна команда.
Он встал и подошел ко мне чокнуться:
— Мы — самая классная команда! — Тут он сменил пластинку. — Как жена, как дети?
— Ждут меня на Сицилии, где тепло.
— Дай срок, отправим тебя к ним, на солнышко, уже недолго осталось! Мне…
Склонив голову набок, он застыл в театральной позе и прислушался.
— Эй, что там такое?.. — прошептал он.
Я повернулся к дверям и выждал.
За стенами огромного старого особняка нитью протянулся едва уловимый звук, словно кто‑то сколупнул ногтем краску или скользнул вниз по стволу сухого дерева. Потом до нашего слуха донесся тишайший выдох‑стон, а за ним нечто, похожее на плач.
Все так же театрально Джон подался вперед, снова замер, как памятник в живой картине, разинул рот, будто готовясь заглотить эти звуки, и вытаращил глаза, которые от напускной тревоги стали размером с куриное яйцо.
— Сказать тебе, дружище, кто это был? Банши!
— Что‑о‑о? — вырвалось у меня.
— Банши! — с нажимом повторил он. — Это дух в обличье старухи, что выходит на дорогу, когда кому‑то суждено через час умереть. Вот кто сюда пожаловал! — Он шагнул к окну, поднял штору и выглянул на улицу. — Ш‑ш‑ш! А вдруг она явилась
