– Как твоя рана? – спросил Икар.
– Терпимо. Пулевое ранение в икру навылет. Кость, кажется, не задело… Ты сейчас же езжай в разведку. Машина моя в порядке, заправлена. Мы сможем поднять ее в воздух и – адью… Героический рабочий театр!
Уже развиднелось. В сарае тоже стало светлей. И Икар наконец увидел лицо своего старшего брата. Заросшее щетиной, с ввалившимися глазами, оно казалось чужим, незнакомым, и только шрам над бровью как бы подтверждал, что это он, брат Виктор.
– Я, пожалуй, поеду с тобой, – вдруг сказал Виктор. – У меня тут есть костыль… А полковник Лекарев – порядочная дрянь. Вернемся в Питер – угостим его касторкой.
Братья посмеялись над полковником. Потом Икар подставил плечо, и Виктор, опираясь на плечо брата и на костыль, заковылял по огороду к фургону.
– Ты лошадей поил, конюх? – спросил по дороге Виктор.
– Не до водопоя, – ответил Икар.
– Надо напоить. Они уже остыли. И наноси в фургон побольше сена.
–. Для лошадей?
– И для меня, – сказал Виктор. – А то по этим Дорогам…с раненой ногой…
И снова фургон с красными звездами, переваливаясь с боку на бок, покатил по размытой дождем прифронтовой дороге.
Гаубичная батарея стояла на пригорке, неподалеку от осинника, который успел пожелтеть и в лучах утреннего солнца трепетал легкой золотистой листвой. Четыре орудия с короткими, запрокинутыми вверх стволами стояли в ряд. Окрашенные в цвет жухлой травы орудия казались мирными, не имеющими отношения к войне, а скорее принадлежащими к природе. Неподалеку от них, сзади, стояли зарядные ящики с боевыми выстрелами.
Пленных привели к командиру.
– Кто такие? – строго спросил командир, разглядывая красноармейца и мальчика.
Красноармеец ничего особенного собой не представлял. Мальчик же, одетый в белую рубаху и синие шаровары, в красном фригийском колпаке, с трехцветным французским знаменем, выглядел странно, подозрительно.
– Я – красноармеец Яшечкин, – ответил боец, вынимая из кармана документ. – А малой – из революционного театра.
– Из какого еще театра? Здесь война и никаких театров нет! – категорически сказал командир.
– Есть театр, – твердо сказал Котя. – Мы выступали на станции…
– Станция занята белыми, – спокойно сказал командир. – Выходит, вы из театра, да не из нашего.
– Из нашего! – заволновался Котя. – Честное благородное, из нашего! Хотите, я вам покажу?
– Нечего показывать! – отрезал командир. – В штабе полка будете давать показания. Артисты!
В это время рядом с командиром оказался человек в кожаной куртке и в шлеме. Пожевывая травинку, он слушал разговор командира с пленными. И решил вмешаться в их разговор.
