— Скажите, — встрепенулся вдруг Файтви, — а когда он сделал эту трубку…
— Ну? — сказал кузнец.
— Я имею в виду, закончил и вставил туда все стекляшки?..
— Ну? — сказал кузнец.
— Он случайно не приложил ли её к глазу и не посмотрел ли в неё?
— Именно это он и сделал, разрази меня на этом месте! — сказал кузнец. — Смотрел он в неё, смотрел, а потом и говорит: «Плохо уложен дёрн на крыше дома Мак Гиллахи». А Мак Гиллахи этот живёт за три долины и три холма к югу отсюда, и к чему он вдруг про него вспомнил, я так и не понял. Ну, я уж вижу, что парень сбрендил, — даже и денег с него ни за что не взял.
— Скажите, — разволновался вдруг Файтви, — а не было ли с ним светленькой такой девушки — самой красивой во всём Уэльсе, Ирландии и Шотландии?
— Да, была какая-то замухрышка, — буркнул кузнец, возвращаясь к работе.
— Ну, пожалуйста, и здесь был Фланн Мак Фиах, — обернулся Файтви к Рори. — И даже умудрился отлить себе тут подзорную трубу, — уж не знаю, каким чудом.
— Чего? — спросил Рори.
— Трубу, в которую видно на расстоянии. Помню, в школе, в библиотеке, — он откопал чертёж этой трубы в «Плаваниях Пифея», — всё мне под нос подсовывал. А я как раз сидел над «Искусством врачевания» Ктесия, две ночи не спал перед экзаменом, весь опух, — я и двинул его в бок третьим томом «Поэтики» Аристотеля, чтобы отвязался от меня со своей ерундой.
Тем временем Нэнквисс сидел в молчаливом раздумье, принарядившись и даже надев на себя ожерелье из раковин макомы, и запрашивал у небес священное видение. Но духи не помогали.
* * *
Их уложили всех троих на полу в сарае, что рядом с домом, и Файтви с Рори обошли с вечера этот сарай, критически оглядывая запоры, балки и стропила.
— По-моему, его ничего не стоит развалить, — невзначай заметил Файтви.
— Да уж, раскатать такой сарайчик по брёвнышку — легче лёгкого, — сплюнул Рори.
Они молча переглянулись и улеглись поближе к двери.
— Что-то мне не спится, — сказал в самом начале ночи Файтви. — Пойду немного пройдусь.
И он поспешно вышел из сарайчика, прихватив с собой свой плед и охапку сена.
— Да, в общем, и я лучше лягу на свежем воздухе, — заторопился Рори и выскочил следом. Нэнквисс ничего не ответил, поскольку спал крепким сном.
Наутро он таинственно улыбался, заново заплёл косы, разрисовал всё лицо красной краской и повесил себе на шею ещё один амулет. Ну, от сарайчика, конечно, остались одни щепки, и оно и понятно: уж больно он хлипкий был, этот сарайчик. Зато меч Рори весь сиял и был как новенький: дочь кузнеца О'Флинна сама, своими руками перековала его, чтобы сделать приятное Нэнквиссу. Но вот что там в ту ночь произошло, никто так никогда и не узнал, потому что ежели кто не знает обычаев Мэшакквата, то ему так всегда и будет невдомёк, что где произошло.
