Ловушка для снов | страница 16



— У нас в Коннемаре, может, и нет, — сказал Рори, — а вот ближе к Донеголу — там ещё и не так шутят.

Файтви-ап-Родри и воинство сидов

Проснувшись на другой день, Нэнквисс нарисовал на своей левой щеке знак луны, на своей правой пятке — знак молнии, пересчитал стрелы в колчане и приветливо улыбнулся Рори, который сворачивал их стоянку.

Где же был ты ночью, Файтви,
Где же ты был ночью? —

слышалось с ручья вперемежку с плеском воды.

Я был на рыбалке, Гвен,
Я был на рыбалке,
Фидл-адди-атти-о, я был на рыбалке.

Там умывался Файтви, скрашивая себе это занятие какими-то валлийскими куплетами.

Что же ты поймал там, Файтви,
Что же ты поймал там? —
Дохлого лосося, Гвен,
Дохлого лосося,
Фидл-адди-атти-о, дохлого лосося.

— Я не я буду, если эта песенка поётся так, как он её поёт, — мрачно сказал Рори Нэнквиссу. — Я слышал её по меньшей мере сто раз.

Где же ты промок так, Файтви,
Где же ты промок так? —

долетало с ручья.

В мельничной запруде, Гвен,
В мельничной запруде,
Фидл-адди-атти-о, в мельничной запруде.
Ой, а вдруг умрёшь ты, Файтви,
Вдруг теперь умрёшь ты? —
Закопаешь меня, Гвен,
Просто закопаешь,
Фидл-адди-атти-о, просто закопаешь.

— В этой песне, — сказал Рори, ковыряя в зубах, — и в помине нет никакой Гвен. Это уж Файтви приплёл туда какую-то Гвен и ещё себя самого впридачу.

— Ну и что? — сказал Нэнквисс.

— Да ничего. Я просто говорю, — сказал ирландец с неопределённым жестом, — что мы ещё услышим об этой Гвен.

Но никто ничего особенного и не услышал.

Только поздно вечером, устроившись под деревом и накрывшись с головой, валлиец спросил у Нэнквисса из-под пледа:

— Послушай, что бы ты сделал, если бы тебе отказала женщина?

— Нетрудно сказать. Я распустил бы волосы, расцарапал бы себе лицо и спел бы песнь Южного Ветра, вождя Народа Лососей, — не задумываясь отвечал Нэнквисс. — А что?

— Нетрудно это тебе, — поморщившись, сказал Файтви, и больше не услышали от него ни слова, пока не минула треть ночи.

— Я имею в виду, — если бы она ушла с другим? — спросил он тогда.

— Я распустил бы волосы, расцарапал бы себе лицо и воззвал бы к Духу Чёрного Бизона, поднявшись на высокую скалу в ожерелье из раковин макомы, — отвечал Нэнквисс. — И когда я уже спел бы Песнь Двух Лун, и Песнь Охотника, Вышедшего на Тропу, и Песнь Возвращения Белой Черепахи, и Песнь Тростника под Сильным Ветром, и Песнь Сильного Ветра над Тростником, я пошёл бы в свой вигвам. И я думаю, что к этому времени я бы уже чувствовал сильный голод.