Стареет мама, вдруг умирает бабушка, так не бывает? Правда же? Ну скажи… В широкой паутине забилась бабочка и трепетом обвиняет меня во лжи, а мне двенадцать. Уличными кошмарами пугает телевизор под Рождество. Я прижимаюсь к маме покрепче - мало ли, метет декабрь снежной гнилой листвой. Люблю тебя, пророчества не сбываются, вот только мертвый профиль… Народ, скамья. А в голове со скрипом, но выбивается: «Выходит, существую не только я». Освобождаю место под эту истину, вдыхаю, не пытаясь пока понять. На небе снова звезды - глазеют пристально на глупую беспомощную меня. Пришла из школы, красная - прямо с улицы, вздыхают: «Непослушная егоза». Чем ближе - тем все правильнее рисуется, все беспощадней смотрит глаза в глаза.
Застенчивая, хоть порой и не в меру наглая, измучает и потупится: «Извини…» А перед первым курсом подстриглась наголо, как будто это может все изменить. Да ладно, все бывает, хотя бы честная, какое «сложно» - просто семнадцать лет. Купила две тетрадки и пачку «Честера» - такой стандартный девочковый комплект. Дожди и ссоры, время на грани вымысла, в каникулы загорела - была в Литве, - не то чтоб поумнела, скорее выросла, зато хоть научилась варить глинтвейн. Характер - да, не сахар, слова отточены, густая бахрома по краям штанин. Наверно, уже привыкла, что рядом топчется влюбленньгй и отвергнутый гражданин. И мама не гордится подобной дочерью, три ночи дома, месяц-друзья в Москве. А засыпать страшнее и одиночее, перехожу дорогу на красный свет
Летят, летят минуты холодным бисером, дождем звенящим сыплются на ладонь. Люблю широкоплечих и независимых, очкастых, с рыжеватою бородой. Они сильнее неба и с каждым справятся, легко смеются, ветер, огонь в груди. Я их капризный ангел, но им не нравится, когда реву, цепляясь: «Не уходи». Такая осень долгая, неуютная, какой там страх - мне в прорубь бы с головой. Стираю письма - жгла бы, но жаль компьютера, и притворяюсь ласковой и живой.
Поет Нева, и небо закатом застило, я слышу, как поет подо льдом вода. Люблю очкастых - жизнь выдает глазастого, лохматого, узкоплечего - навсегда. Иду себе, шагаю по струнке тоненькой, из облаков вытягиваю лучи. Из детства лезет радуга с подоконника, босая радость, острая - хоть кричи, неистовая, искрящаяся, глубинная, светящаяся ночами, слепая днем. Сижу, учусь, читаю и жду любимого - Любимого, - хоть гори оно все огнем.
Проходит ночь, что может быть замечательней, за ней неслышным шагом приходит день, ищу себя, ищу под столом и тщательно, бессмысленно - меня уже нет нигде. Копаюсь в том, что глупо и возмутительно ошибочно называется головой. Остались: страх - за маму (звонок родителям), любовь (и страх, конечно же) за него. Набор цитат. Малиновая оскоминка. На теплом лбу каштановый завиток. И тонкое сияние с подоконника, разложенное на семь основных цветов.
