– Но вы же родня Вильгельму по браку, – напомнил Симон, – Это наверняка что-то да значит.
Уолтеф вздохнул.
– Мой брак напоминает великую битву при Гастингсе, когда не брали пленных и не проявляли милосердия, – мрачно пояснил он.
Симон покачал головой. Он был свидетелем тайных встреч Уолтефа с Джудит. Возможно, их отношения испортились, но он точно знал, что когда-то им отчаянно хотелось стать любовниками.
– Хотя… у меня есть дочери, – мягко добавил Уолтеф. – Я никогда не пожалею, что дал им жизнь. И я действительно любил их мать, да и сейчас еще что-то осталось, хотя сомневаюсь, что в ее сердце сохранились какие-либо чувства ко мне, кроме презрения. А, хватит. – Он сделал нетерпеливый жест. – Не хочу говорить о руинах, в которые я превратил свою жизнь. Как твои дела? Когда ты станешь полноправным рыцарем?
Симон любезно рассказал о своей жизни, но не так, как раньше, а без энтузиазма, и, хотя Уолтеф внимательно слушал, Симон понимал, что на его словах он не может сосредоточиться.
В декабре Вильгельм готовился к возвращению в Англию, где в Вестминстере собирался устроить рождественский пир.
На Симона навалилась масса дел по подготовке к отъезду, но он находил время и для Уолтефа. Тому разрешали выходить из своих покоев, но он не имел права выходить за территорию крепости. Симон видел, как он терзается, и сочувствовал ему. Он все еще хорошо помнил, как сам был вынужден сидеть взаперти много недель подряд.
Он играл с Уолтефом в шахматы и кости и совершенствовал свои скудные познания в английском языке, пока не начал говорить довольно свободно. Он приносил к нему Женевьеву и разрешал подержать ее на руке. Они говорили о соколиной охоте и красоте знаменитых норвежских соколов, из-за высокой цены на них доступных только королям.
У Симона уже не было времени на шалости с Сабиной, и в его отсутствие она переключилась на молодого гарнизонного сержанта.
Иногда сыновья Завоевателя посещали городской бордель, но даже в тех редких случаях, когда Симон был свободен, он предпочитал не составлять им компанию, потому что не хотел видеться с Робером де Беллем. Он постоянно задирался к Симону, обзывая его «хромоножкой» и «калекой». Симон старался не показывать, как его это задевает, но сдерживаться становилось все труднее.
В тот день, кргда двор должен был отправиться в Англию, де Беллем позволил себе очередное грубое замечание и попытался поставить Симону подножку, когда тот нес к столу горячую кашу. Однако на этот раз он не застал Симона врасплох. Он переступил через ногу де Беллема, но сделал вид, что споткнулся, и вылил дымящееся варево на голову наглеца и его безукоризненную тунику.
