Она наклонила голову немного набок и лукаво посмотрела ему в лицо:
– Ну, знаешь, ты еще, пожалуй, и не очень стар – в твоей бороде нет ни одного седого волоса.
– Ну, хорошо уж и то, что ты их ищешь. Я даже удивился, когда в день приезда ты назвала меня дядей, насколько я помню, так почтительно меня называл только Рейнгольд, ты же никогда, – сказал он, смотря в окно.
– Правда, я никогда тебя так не называла, несмотря на все строгие выговоры. Твое лицо не внушало мне тогда уважения: оно было белое и розовое, как кровь с молоком, – говорила Бэрбэ.
– Ах, так это оттого, что цвет моего лица переменился?
Она рассмеялась:
– Совсем не то – все дело в твоей аристократической элегантной бороде, она невольно внушает уважение, «дядя».
Он иронически поклонился.
– А когда я увидела тебя третьего дня в обществе красивой дамы, и ты потом вышел в галерею, точь-в-точь «первый чиновник государства», весь пропитанный окружающей аристократической важностью, я прониклась к тебе необыкновенным уважением, и мне даже стало за себя стыдно.
– Так я должен быть в восторге, что тебе теперь легко называть меня дядей?
Она, улыбаясь, покачала головой:
– Ну, знаешь, пожалуй, этого от тебя нельзя требовать. Я понимаю, что не особенно приятно слышать от такой старой девушки, как я, название «дядя». Но с этим ничего не поделаешь. У нас, бедных молодых Лампрехтов, так мало родни, всего один брат нашей матери, и ты, хотя и не совсем родной нам дядя, должен будешь примириться с тем, что останешься для нас на всю жизнь дядей Гербертом.
– Хорошо, я согласен, милая племянница, но знай и ты, что если признаешь меня дядей, то обязана мне повиноваться.
Она вдруг смутилась и, казалось, что-то поняла.
– Ах, вот что, – сказала она, сильно покраснев, и положила руку на карман, в котором лежало полученное письмо, в глазах ее вспыхнул враждебный огонек.
Он взглянул на нее мельком и промолчал.
– Понимаю, – продолжала она решительно. – Ты одних мыслей с бабушкой. Вы гордитесь, что мне предстоит такая блестящая будущность, и готовы встретить жениха с распростертыми объятиями, хотя никогда его не видели.
– Удивляюсь твоей проницательности. Маргарита грациозно поклонилась и, втихомолку смеясь, поспешно пошла в коридор, где за комнатой госпожи Доротеи стала проворно распускать шнуровку платья. Она услышала, как ландрат вышел из галереи, и в ту же минуту на лестнице раздался голос ее отца. Мужчины поздоровались, вероятно, столкнувшись в дверях, которые сейчас затворились, и коммерции советник направился в свою комнату.
