– Прошу извинить мою неловкость, – пробормотал он прерывающимся голосом. – Но это пение действует мне на нервы, как когда водят мокрым пальцем по стеклу.
– Этому нетрудно помочь, Рейнгольд, – сказал успокаивающе Герберт, вставая и направляясь в галерею, чтобы закрыть окно напротив двери залы.
Идя вдоль галереи, чтобы посмотреть, не открыто ли еще где-нибудь окно, Герберт, подошел к засаде Маргариты. Она отодвинулась поглубже в темный угол окна, и шелковое платье при этом зашуршало.
– Кто тут? – спросил он, останавливаясь. Ей стало смешно, и она ответила полушепотом:
– Не вор, не убийца и не призрак дамы с рубинами, не бойся, дядя Герберт, это я, Грета из Берлина.
Он невольно отступил назад и смотрел, не веря своим глазам.
– Маргарита? – переспросил он неуверенно, нерешительно протягивая ей руку, и когда она положила на нее свою, он выпустил ее, даже не пожав.
– И ты приехала так таинственно одна, ночью, не известив никого о своем прибытии? – спросил он опять.
Ее темные глаза задорно взглянули на него.
– Знаешь, мне не хотелось посылать эстафеты, это мне не по средствам, и я подумала, что если я даже приеду неожиданно, меня все же примут и поместят дома.
– Теперь я узнал бы своевольную Грету, даже если бы в этом сомневался. Ты нисколько не изменилась.
– Очень рада, дядя.
Он немного отвернулся, чтобы скрыть невольную улыбку.
– Что же ты теперь думаешь делать? Разве ты не пойдешь туда? – указал он в сторону залы.
– О, ни за что на свете! Могу ли я предстать среди фраков и придворных туалетов в платье с помятой оборкой? – В зале между тем снова завязался громкий, оживленный разговор. – Ни в коем случае, дядя. Тебе самому было бы стыдно ввести меня туда в таком виде.
– Ну, как знаешь, – сказал он холодно и пожал плечами. – Хочешь ли ты, чтобы я послал к тебе папу или тетю Софи?
– Боже сохрани! – Она невольно выступила вперед, притягивая руку, чтобы удержать его, причем на ее голову упал яркий свет, подчеркнув необыкновенную привлекательность этой темнокудрой головки. – Я сейчас уйду. Я видела довольно.
– Да? Что же ты видела?
– О, много красоты, настоящей удивительной красоты, дядя! Но также и много важности и надменной снисходительности – слишком много для нашего дома.
– Твои родные этого не находят, – сказал он резко.
– Кажется, что так, – ответила она, пожимая плечами. – Но они, конечно, умнее меня. Во мне течет кровь моих предков, гордых торговцев полотнами, и я не люблю, чтобы мне что-нибудь дарили.
