Тоннельный морфеатор был ярко освещен, и командор на секунду прикрыл глаза. Потом он пошел вдоль ряда стоящих у стены саркофагов, в которых, балансируя где-то на грани сна и смерти, лежали десантники — руки крейсера. Умные руки… Для того чтобы стать десантником, кроме идеального физического и психического здоровья, требовалось еще историческое, философское, техническое и лингвистическое образование, не считая, конечно, курса самой Школы Десантников.
В торец каждого саркофага была вмонтирована пластинка со стереопортретом десантника и его психологическим индексом, а ниже, вплетаясь в опоясывающий саркофаг орнамент, горели маленькие зеленые звездочки. После каждого десанта их становится одной со больше.
Командор шел медленно, иногда еще больше замедляя шаги, но ни разу не остановился. Он знал, куда идет, хотя и не хотел в этом признаваться.
Из светящейся глубины люминогласа предпоследнего, одиннадцатого саркофага на него взглянуло молодое улыбающееся лицо.
Под портретом горела единственная звездочка. Командор остановился и прислонился спиной к стене.
— Здравствуй, — сказал он.
Десантник на портрете улыбался.
— Побеседуем? — спросил командор. Он прикрыл глаза и отчетливо услышал:
— Хорошо, командор.
— Я могу послать тебя.
— Тем лучше, командор.
— Ты думаешь? Ведь это не Алладон. Там ты имел дело только со стихиями, и там ты был не один. А здесь ты будешь один. Ты будешь бороться за людей, во имя Разума, но ты пойдешь против человека. И против Разума тоже.
— Это софистика, командор.
— Нет, это правда. Борясь за общее, мы часто жертвуем частным. Ты знаешь, что это значит?
— Я кончил Школу Десантников, командор.
— И руки твои уже не будут чисты.
— Мы служим Разуму, командор.
— Кровь есть кровь.
— Это благородная кровь, командор.
— Ты прав, благородная. Но облагораживает ли она руки?
— Это слова. Я пойду, командор.
— Хорошо, ты пойдешь.
Командор открыл глаза и еще раз, с каким-то ему самому до конца непонятным чувством, повторил: — Хорошо, ты пойдешь…
…Вся диагностическая группа собралась во второй централи.
Антрополог, стоя перед шаром ваятора, водил по его поверхности лучом карандаша, занимаясь тонкой доводкой, абсолютно невидимой и непостижимой для неспециалиста. Но когда он опустил руку и выключил карандаш, фигура в шаре зажила — странной, неподвижной, мертвой жизнью.
— Все, — сказал антрополог. — Хорош?
— Хорош, — откликнулся этнограф. — Хорош и похода…
— Человек, — пробормотал археолог.
