— Квартира у вас какая? — спросил он. — Я что-то забыл.
— Двухкомнатная, как и у вас была, — сейчас же отозвался Анатолий Степанович. — Так мы там и живем. И помирать, видно, там же придется. А ты чего спрашиваешь об этом, Борис Григорич?
— Да так… просто, — Кашалот сделал вид, что очень занят сигаретой, которая никак не разгорается от слабого огонька газовой зажигалки.
«Упускать клиентов, конечно, не стоит, — думал Кашалот. — Пообещать им найти „специалиста“, потянуть время. Люди это надежные, да. Юрок их довел до точки кипения, вряд ли они передумают. Старики эти язык за зубами будут держать, однозначно. Это в их интересах. А если „вякнут…“»
Дальше свои мысли Кашалот не пустил. Ничего пока не решено, сегодня он бывшим соседям откажет, но не окончательно, не резко. Надо подождать. Жизнь сама все расставит на свои места.
Может, старики помирятся еще со своим «уродом», придут потом к нему, Борис Григоричу, извиняться, просить о том, чтобы об их просьбе никто не узнал — это же и позор, и повод для новых семейных распрей…
Кашалот встал, одернул легкую летнюю куртку.
— Пока отложим, Степаныч! — сказал он веско. — Попробуйте еще потолковать с сыном. Может, он образумится.
Супруги тоже поднялись с мягкого кожаного дивана. Марья хлюпала мокрым носом, а Степаныч хмурился, смотрел на Кашалота решительно, с недовольством.
— Сведи нас с человеком, Борис Григорич! — сказал он с надрывом. — Мы ему заплатим. Деньги у нас будут. У меня машину, «Жигули», сосед по гаражу просит продать. Нравится она ему. Почти что новая, движок хороший… Мы не отступимся с Марьей, слово сами себе дали. Не нужен нам такой сын. Мы его породили, мы и казним.
— Прямо как Тарас Бульба! — хмыкнул Кашалот.
— Тарас, конечно, за другое сына порешил, мы ему не ровня. Но и предатели, и бандиты не должны на белом свете жить.
— Крутой ты, оказывается, Степаныч, я и не знал, — Кашалот покрутил головой.
— Продавать машину? — твердо спросил Анатолий Степанович, не слушая. Сведешь с нужным человеком?
— Приходи через месяц-другой, — уклончиво ответил ему Кашалот. — Если ничего дома не изменится, поговорим. В церковь сходи. Может, охолонешь, стыдно перед Богом станет. Мало ли!..
— Мы не дети, Борис Григорич! Седые вон с Марьей уже. Сами головы свои на плаху кладем.
— Ладно, идите, — Кашалот проводил просителей до двери. Анатолию Степановичу пожал руку, а с теткой Марьей просто раскланялся.
Ушли старики вполне обнадеженные.
А Кашалот, снова усевшись за стол, спросил по селектору свою молодую-длинноногую:
