Этот брутальный или «красный» патриотизм, который лег в основу «концепции», на самом деле никакой не патриотизм. Подлинный, классический, европейский патриотизм предполагает не только отечестволюбие, «любовь к родным пенатам», не только восхищение и гордость за свершения своих предков, но и чувство национального единства, личной ответственности за жизнь и благосостояние своих соотечественников. Но брутальному патриоту-сталинисту абсолютно безразличны судьбы миллионов его сограждан, а, может быть, и судьба его собственных предков, сгинувших под катком «штурмового продвижения» к социализму. Российский дореволюционный патриотизм в лице Николая Бердяева, Петра Струве, Семена Франка был скреплен и религиозным чувством. А здесь ничего — ни религиозного, ни морального, ни национального чувства, ни работы ума, а только тупое упоение гением репрессий.
Я отнюдь не сторонник противопоставления сталинизма русскому марксизму. Красный патриотизм потому и красный, что он вырос из марксизма, из марксистского отрицания и религиозных чувств, и, как говорил Маркс, отрицания буржуазной морали и буржуазного права. Любой гуманитарий, прошедший школу «Вех» и изучавший марксизм, знает, что в так называемом «научном социализме», в учении Маркса о диктатуре пролетариата тоже было много брутального. Характерное для Маркса оправдание «революционного терроризма» само по себе тоже несет в себе много брутального. Брутальность этой теории состояла и в убеждении, что «насилие является повивальной бабкой истории», и в убеждении, что есть классы, которым уготовано счастливое будущее, и есть «реакционные классы», к примеру, крестьянин-частник, которые уже «отжили свое». Когда виднейший теоретик марксизма, соратник Ленина Григорий Зиновьев заявил в 1918 году, что те «десять миллионов», которым большевики не могут «ничего сказать, должны быть ликвидированы», то он, конечно, руководствовался учением Маркса о «реакционных классах».
Препятствие — собственный народ
О том, что для большевизма, основанного на марксизме, рано или поздно в роли врага, в роли препятствия на пути к коммунистическому раю окажется собственный народ, и прежде всего российское крестьянство, авторы «Вех» написали в 1914 году, почти за десять лет до красного террора. Собственно, большевизм — это и есть революционный терроризм. И от этого никуда не деться. Большевизм как разновидность революционного социализма, писал Семен Франк, отличается от старых российских народников тем, что он любит уже не живых людей, не живой русский народ, а лишь свою идею, идею коммунизма, идею всечеловеческого счастья. А в своих современниках большевик, как носитель абсолютной истины, видит лишь и «виновников мирового зла», класс эксплуататоров, и жертвы этого зла, людей, живущих в капиталистическом обществе, а потому развращенных миром частной собственности. Поэтому большевик во имя «штурмового движения» к вершинам коммунизма с самого начала готов уничтожить врага, представителя эксплуататорских классов и соответственно духовно готов к тому, чтобы пожертвовать своим нынешним, несовершенным народом, и прежде всего крестьянством с его «частнособственнической идеологией». И когда, к примеру, Сталин рассказывал Черчиллю о своих террористических хлопотах, о несознательности крестьян-единоличников, «которые не признавали советскую власть» и которые, кстати, как у Григория Зиновьева, составляли все те нежелательные десять миллионов, то он, конечно же, мыслил в категориях учения о классовой борьбе.
