Он встал со скамейки и подошел к самому обрыву, глядя на волны, танцующие далеко внизу. Но сегодня это зрелище его почему-то не вдохновляло, он отвернулся и не спеша вошел в кипарисовую аллею. Оказавшись снова в саду, перед молчаливым, словно уснувшим домом с запертыми ставнями, он в который уже раз принялся гадать, кто же в нем жил и что происходило за этими безмолвными стенами. Поддавшись внезапному порыву, он поднялся по стертым ступенькам крыльца и потянул на себя одну из высоких, от пола до потолка, ставен с облупившейся зеленой краской.
Ставня, к его удивлению, подалась. Тогда, секунду поколебавшись, он рывком отворил ее — и отступил, смущенно ахнув. Сквозь стеклянную дверь на него смотрела женщина. Она была вся в черном, и на голове — черная кружевная мантилья.[6]
Отчаянно путаясь в словах, мистер Саттертуэйт заговорил по-итальянски вперемежку с немецким — второпях ему показалось, что это будет ближе всего к испанскому. Ему невыносимо стыдно, сбивчиво объяснил он. Он просит у синьоры прощения. Затем, поскольку женщина не произнесла ни слова, он спешно ретировался.
Он просеменил уже полпути до ворот, когда сзади послышалось резкое, как выстрел:
— Вернитесь!
Окрик прозвучал по-английски и был похож на команду собаке — столько в нем было властности. Мистер Саттертуэйт тотчас же послушно развернулся и засеменил обратно, причем ему даже в голову не пришло оскорбиться или обидеться: он подчинился чисто по-собачьи. Женщина все так же неподвижно стояла в дверном проеме и невозмутимо оглядывала его с головы до ног.
— Англичанин, — сказала она. — Так я и думала. Мистер Саттертуэйт снова пустился извиняться.
— Знай я, что вы тоже англичанка, я объяснился бы более членораздельно, сказал он. — Приношу искренние извинения за мою непростительную выходку. Мне нечем ее оправдать, кроме как излишним любопытством. Просто очень захотелось хоть краем глаза увидеть, каков этот замечательный дом изнутри.
Она вдруг рассмеялась низким грудным смехом и сказала:
— Что ж, раз так захотелось — входите!
Женщина отступила в сторону, и мистер Саттертуэйт, ощущая приятное волнение, шагнул в комнату. Внутри было темно, поскольку ставни были закрыты, но гость успел рассмотреть довольно скудную обстановку и на всем толстый слой пыли.
— Не сюда, — сказала она. — Эта комната нежилая. Она вышла в коридор и отвела его в комнату на противоположной стороне дома. Отсюда был вид на море, в окна светило солнце. Мебель, как и в первой комнате, была простенькая, зато кругом лежали ковры, некогда, видимо, очень дорогие, стояла огромная ширма из испанской кожи и в вазах — живые цветы.
