Говорят, первый год супружеской жизни самый трудный. Для нас он, по-моему, был самым счастливым. Сначала Линда еще хандрила, но постепенно стала все больше и больше оживать. Ко мне она относилась тепло и с благодарностью. Я не требовал, чтобы она меня любила. Я надеялся, что это придет потом, ну, а если и не придет, тоже не беда. Я был рад уже и тому, что она рядом и что, когда я иду с ней, люди на нее оборачиваются.
Трудно самому оценить свой брак. Трудно сказать, хорош он или плох. Может быть, вообще не бывает абсолютно хороших или плохих браков. Я знаю только, что после первого года совместной жизни между нами появилась натянутость. У нас были разные вкусы, разные взгляды на жизнь. Я говорил Линде, что требования ее чрезмерны: она говорила мне, что не хочет влачить жалкое существование. У нас не бывало бурных ссор, не такой у меня характер. А последние годы все вообще понемногу образовалось. Мы пришли к своего рода компромиссу. Она примирилась с моим образом жизни, а когда мы могли себе это позволить, уезжала на время, обычно в Чикаго. Это давало ее нервам разрядку.
Я, конечно, надеялся иметь детей. Но в этом нам было отказано. Доктор, говорила она, объяснил, что это как-то связано с болезнью, которую она перенесла в Калифорнии. Я думал, материнство могло бы угомонить ее, но раз это было невозможно, приходилось по мере сил избегать конфликтов. Иногда в пылу раздражения она говорила мне жестокие вещи, называла ничтожеством, нулем, пустым местом. Но я понимал ее или думал, что понимаю. Она была пылкой женщиной, с горячей кровью, а жизнь мы вели слишком тихую. Теперь я гораздо лучше все это понимаю.
За последний год у нее появился прямо-таки дикий интерес к своей внешности. Она тратила уйму денег на кремы и лосьоны, придерживалась жесточайшей диеты, выполняла самые невероятные упражнения для различных групп мышц, старалась разгладить мельчайшие морщинки. И это в свете дальнейших событий тоже стало много понятнее.
Чтобы представление о Линде было полным, я должен в интересах справедливости добавить, что она была превосходной хозяйкой. Думаю, что и в этом сказывалась ее неизбывная энергия. В доме все блестело. Готовила она, правда, простые и незатейливые блюда, зато делала все быстро, без лишнего шума и суеты, а при покупках так горячо торговалась, что я в шутку предлагал ей поступить к нам в отдел снабжения. И одеваться она умела. Деньги на наряды она тратила немыслимые, но гардероб ее значительно превосходил даже эти суммы. Из всего, что я у себя в подвале смастерил, особое удовольствие доставил ей специальный шкаф для ее нарядов. Я приделал к нему складные зеркальные дверцы, которые при желании могли быть раздвинуты таким образом, чтобы она видела сразу множество своих отражений. Я сделал полку для шляп, стойку для обуви и пристроил широкий стеллаж, поднимавшийся от пола до высоты плеч. Два месяца я все свое свободное время возился с этим шкафом. Самым хитрым делом было навесить дверцы так, чтобы они легко распрямлялись и складывались. Бывало, в дождливые воскресенья Линда весь день торчала в своей комнате, примеряя свои вещи и откладывая те из них, которые надо было переделать и перешить.
