– Я тебя оставлю ненадолго, – сказал он старухе, поднимаясь.
Он не мог больше выносить ее взгляда, застывшего, устремленного на него, где бы он ни находился. Он боялся, что теперь она еще лучше читает его мысли, став неподвижной, как кукла, такой же суровой и такой же беспомощной, так же нелепо раскидывающей ноги, когда он укладывает ее в кровать, и так же показывающей трусы, и веки у нее так же смыкаются, и кожа холодная и скользкая, как гипс, и соски, отвердевшие от старости, топорщат ночную рубашку, и его глаза точно так же прикованы к ним, как сорок лет назад.
– Я скоро вернусь, – сказал он.
Флакон капельницы наполовину опустел.
– Я скоро.
Слегка пошатываясь от непреодолимой слабости, он вышел из комнаты в холодный коридор. Дортуар был на третьем этаже. Теперь, когда сиротский приют прекратил свое существование, все ржавые кровати занимали по одному, по два чучела животных, которым человек дал имена и с которыми проводил много времени, стараясь, чтобы мать не заметила. Животные говорили с ним на языке сирот, у каждого в прошлом была трогательная история, и все без исключения целый день ждали, когда же он придет поиграть с ними. За старыми часами с маятником был тайник для ключа. Человек достал его и поднялся по лестнице. Чучела ждали его, чтобы утешить – так, как никто и никогда в жизни.
В те дни они рассказали ему новую историю, указали новый путь. Свет. Тонкую красную полоску. Они его не осуждали, не считали пакостником. Если идти на ту красную полоску, ему откроется удивительная картина. Картина спасения.
Ощущая в душе искреннюю признательность, он отпер дверь.
Отключив пейджер, старший инспектор Джакомо Амальди свернул в один из темных городских закоулков. Ему нужно было побыть одному. Подумать.
– Я устал, – сказал он в то утро помощнику Фрезе и сам удивился, до чего же это верно.
Под ногами мокро, скользко, полно мусора. Но забастовка мусорщиков ни при чем. В старом городе всегда грязь. Чтоб не упасть в нее, он держался за стены домов, и под его руками крошилась, отваливаясь, штукатурка – «тальк бедняков», как ее величают в гавани. Средь бела дня здесь царит мрак, и в этом мраке он остановился перед дверью, выкрашенной в зеленый цвет, с латунным кольцом, висящим косо и уныло, будто оно хотело упасть, да раздумало. Он прижался лбом к этой двери, ища нечто утерянное, утраченное и боясь этой вдруг нахлынувшей усталости, что ложилась тенью на его миссию. Изнутри послышались шаги, и дверь отворилась. Амальди застыл, словно увидев перед собой призрак.
